наверное, сама Искра. Яркий-яркий круг, слепящий глаза, – но Эстер смотрела, пока внутреннее чувство не заставило её зажмуриться и прослезиться.

Больно.

Боль, боль, боль.

И она сама не заметила, как прислонилась к одному из деревьев и провалилась в сон – тягучий и мрачный, чёрный, как призраки над её кроватью по ночам.

Во сне она ходила по бесконечным зелёным тропкам – их она хорошо знала, они вели на выход из леса и во внешний мир. Но почему-то мир за деревьями был белым, а она шла всё быстрее и быстрее – большими прыжками пересекала расстояние от одного дерева до другого, пока не выбралась на открытое пространство.

Она прыгнула в белую гладь.

Воздух тянулся как густые сливки, ей трудно было дышать, но Эстер, ведомая непонятным чувством, протянула к белой массе руку, и её что-то схватило и унесло, и туман развеялся, и она увидела что-то, что взрослые называли городами.

Большие дома. Большие пространства. Шум, очень много визга и шума. И такое многообразие запахов, что у неё закружилась голова.

И люди, так много людей, что Лот-тре казался на их фоне песчинкой.

Эстер выдернуло из сна, и она задышала, закашлялась, и вокруг неё сгрудились неподвижные феи – лишь слегка они шевелили своими липкими крыльями.

…В Лот-тре ничего не изменилось – разве что она стала дольше помогать матери по дому, присматривать за братьями и сёстрами, бесконечно стирать и убирать. Раньше она ходила бы за матерью, думая, как бы завести с ней разговор на тему своего будущего, – но теперь её мысли занимало нечто совсем другое.

Она начала ходить на границу леса. Тихонько выходя из дома, проходя мимо погасших соседских костров, скользя меж деревьев, она доходила до самого края, приветствовала фей и вместе с ними дожидалась рассвета.

Рассвет всегда погружал её в сон.

И во снах она видела всё больше людей, всё больше зданий – и слышала голоса, которые рассказывали ей истории.

О том, как люди строят свои дома и жизни в больших городах. Как они забирают силы леса и превращают их во что-то, нужное только им. Как они любят и ненавидят, как загрязняют все свои земли, как умирают и рождаются вновь.

И однажды она пересекла порог своего дома, погрузившись в ночную тьму двора, – но уже с сумкой. У неё было-то всего ничего: запасы еды на неделю, защитные травы, кое-какая одежда да лекарства, которые могли бы ей пригодиться.

Это была тихая, спокойная ночь. Каждый в Лот-тре спал, и никто не ведал, что Эстер – досадная ошибка вековой счастливой традиции – покидает свою родину, чтобы уже не вернуться.

Все её друзья, все те, кого она когда-либо любила, жили здесь, и собирались у костров, и делились своими радостями и тревогами – кроме Эстер, чьи тревоги не мог понять никто, кроме неё.

Она шла, чувствуя, как всё её тело сковывает горечь. И боролась с этой горечью, с острой болью в мокрых глазах и тяжестью в ногах, которые превратились в плотную вату. Всё её тело протестовало и готово было сдаться.

Но она шла.

Поймут ли они все, когда проснутся и увидят, что Эстер больше нет?

Она хотела бы знать наверняка.

В Лот-тре было хорошо и спокойно. В Лот-тре – тишина, стабильность, любовь.

Но не этого жаждала Эстер, всю жизнь лишённая главного дара своих друзей. Не об этом мечтала ночами, лишённая своего дела, своего предназначения, того, что заряжало и зажигало бы её на всю её жизнь.

Эстер остановилась было, едва не повернулась – но, быстро справившись с собой, зашагала прочь по знакомой, наизусть уже выученной дороге.

И даже феи, провожая её взглядами, не сказали ничего: они понимали, куда и зачем она направлялась. И близкие её, наверное, тоже.

Лес

За четыре года до

В доме было тихо. Тишина пронизывающая, тяжёлая, мрачная.

Джей шла аккуратно, медленно вставая на каждую ступеньку, боясь потревожить отца.

Тот заперся в мастерской и не выходил оттуда сутки – впервые в жизни он пропадал так надолго, и Джей в глубине души уже воссоздавала самые страшные образы.

Что он исчез в комнате. Или страдает из-за того, что случилось в деревне. Или что на самом деле он ушёл в лес.

Джей поёжилась.

Наконец она спустилась вниз и открыла дверь в огромный погреб под лестницей. В руках она держала два огромных мешка с соленьями, заготовленными мамой и Линой (не думать, не думать).

Джей поставила мешки и начала спускаться.

– Ой, привет, – прозвучал тихий голос Лины, но для Джей это показалось самым громким звуком на свете.

Она ойкнула и упала на сырой пол.

Темнота.

Удар.

Голова взорвалась пульсирующей болью.

– Джей, Джей, ты чего, прости, прости, пожалуйста! – услышала она издалека голос Лины и закрыла глаза.

И тут же их открыла. Она лежала на полу, и Лина била её по щекам, судорожно повторяя извинения.

– Э-э-эй, так, всё. Хватит! – вскрикнула Джей и с трудом поднялась на ноги.

…Свет.

Яркий свет летнего солнца устремился ей в глаза. Джей поморщилась, закрыв лицо руками.

С помощью Лины она поднялась в комнату, и сестра тут же завертелась вокруг неё, готовя постель.

– Прости, прости меня, пожалуйста, – снова заговорила Лина, и Джей пришлось закрыть ей руками рот.

– Ну хватит, я всё понимаю, ты чего…

– Да я просто…

И она разрыдалась. Джей тут же забыла про свою боль и бросилась к ней в объятия.

– Ты из-за малышей, да? – прошептала Джей, и Лина заплакала ещё сильнее. – Ну всё, всё…

Сёстры стояли, крепко сжимая друг друга в объятиях, пока Джей не повела Лину к кровати.

Они сели. Джей ойкнула от внезапной боли в висках.

– Ты сидела в погребе, чтобы тебя никто не увидел? – тут же спросила она, и по резко погрустневшему лицу сестры поняла, что попала в точку.

– Ты говорила с папой?

Лина замолчала, водя руками по простыне.

– Нет.

– Он что, так и не вышел?

Это было плохо. Отец всегда был самым спокойным, самым сильным в их семье. Что бы ни происходило – у него было решение. Как бы ни ссорились сёстры друг с другом или с ним – для него всегда всё было хорошо.

– Он… Он сам не свой. – В глазах Лины стояли слёзы. – Да и я тоже. Мне так жаль малышей…

Джей шмыгнула носом и оглядела комнату, пытаясь на чём-то сфокусировать взгляд. Голова ещё болела. Тело сковывало слабостью, и она легла на кровать.

– Ой, точно! – воскликнула Лина, встав и подбежав к столу. Затем вернулась с горячей кружкой: – Садись. Пей.

– Что это? – пробормотала Джей, с трудом садясь и поправляя подушку.

– Настойка. Для головы.

– Я… Я не сильно ударилась? Я слабо помню…

– Ты отключилась ненадолго. – Лина сосредоточенно посмотрела на сестру и снова начала ощупывать её голову, шею, плечи. – Так. Смотри на палец. – Джей проследила взглядом за пальцем Лины, и наконец сестра удовлетворённо вздохнула. – Всё в порядке. Пей настойку.

Джей послушалась.

И пока она пила горький напиток, она всё больше вспоминала. Горькие воспоминания расплывались по комнате, омрачая каждый предмет. Шкафы казались темнее. Небо за окном – чернее. Всё покрывала тьма, и имя ей было – детская смерть.

– Как же мне жаль малышей Блэквеллов, – пробормотала Лина, схватив Джей за руку.

Джей не находила слов.

– Папа же знает, что он не виноват? – Почему-то она решила, что именно Лина лучше знает ответ. И эта мысль взорвалась в её голове очередной горечью.

– Нет. Он во всём винит себя. В конце концов… ну… – Лина снизила голос до шёпота. – Это же именно он не нашёл лекарства. Даже не понял, что это за болезнь.

– Я представляю, как Блэквеллы надеялись на отца, – сказала Джей дрожащим голосом. В голове всплывали образы маленьких детей – улыбающихся, бегавших друг за другом… умерших в своих кроватях.

Тишина. Жаркий воздух растворял в себе любые звуки. Джей с трудом могла дышать.

– Надо папе помочь, – обронила она, совершенно не зная как.

– Надо.

– Ты пробовала с ним говорить?

– Нет. Не знаю, что сказать.

И вновь тишина.

Джей подумала, что зря Блэквелл был лучшим другом отца: теперь они едва ли смогут даже общаться.

Она посмотрела в окно, откуда слабо виднелась тёмная череда деревьев. Интересно, есть ли у фей свои болезни?

Джей слабо улыбнулась и допила настойку.

– Я знаю, что делать. – Мысль