в охотку не помашешь в силу возраста – рискованно! Скорее, тебе башку расшибут молодые да ранние. А так, молодость вспомнить, головы чужие проломленные – самое время… Только, Игорь Сергеевич, такому вот персу, будем уж, как про игру говорить, ну ни в жисть не придумать хода с ткачами и с пальцами их. Башку прошибить кому одному да по запалу – запросто, а чтобы вот так, хладнокровно, да еще с прицелом на будущее – кишка тонка. Здесь же совсем другой ход мыслей налицо: размах, хладнокровие нечеловеческое… Мы вот про пальцы говорим, а это, между прочим, один частный случай только. Вы про негров вспомните! Они же их целыми кораблями на плантации возили, под завязку трюмы набивали… Кто помер, а мерли в таких условиях через одного, – за борт, к акулам. А на плантациях тех с ними хуже, чем со зверями, обращались: чуть что – мотыгой по башке и в канаву. Кто считал, сколько негров за все то время «в расход» пустили? Ладно, колонии эти. Это же когда было все? – от следующей мысли Павлик, видимо, разволновался окончательно. – Так у них же еще лет сорок назад все негры вторым сортом считались! То в автобус их не пускали, то еще как зажать норовили! И то бы ладно, – Павлик почесал за ухом, – как говорится, их дела, негров этих да рептилоидов, но они же сейчас что? Нас учат! Де-мо-кра-ти-и! Вы вот мне скажите, Игорь Сергеевич, – Павлик осушил остатки холодного чая, – вначале – ткачи, потом – негры, а теперь нам про порядок и торжество демократии затирают! Ну не пидоры разве?

Игорь Сергеевич хохотал.

– Вы вот смеетесь, – молодой человек был серьезен, – а по-моему, плакать впору. Всему причем прогрессивному человечеству плакать начинать пора. Никто ни слухом, ни духом, а оно – вона что: мало того, что порядки свои установили везде, мир весь опутали, базу идеологическую подвели, так еще и на нас наезжают, на последний оплот, так сказать, нормальных ценностей, от природы которые. И вы мне еще говорите!.. Не, точно – пидоры! Их почерк, – Павлик пригорюнился.

Отсмеявшись, Игорь Сергеевич достал из кармана белоснежный платок и аккуратно промокнул глаза.

– Да, признаюсь: добили вы меня. Давно я так не веселился. Началось, значит, с рабства, продолжилось свободой, а в конце – Кришна, Иегова и рептилоиды?

Павлик с сожалением глядел на пустой бокал.

– Знаете, что я вам скажу, – его-то взгляд как раз был пристален и серьезен. – Тут ведь, по большому счету, речь о мироустройстве идет. Вы вот давеча о дефиниции вашей говорили: как ее осуществлять, дескать… А теперь посмотрите сами: мир-то наш с вами, он ведь бинарный, двойственный, если уж по-простому. Об этом уж сто лет в обед как говорят, – Павлик хмыкнул. – У кого-то добро со злом сражается, у китайцев вон – инь с янем… А ведь не важно, как эти полюса обозначить – добром там или янем китайским. Важно, – он поднял вверх указательный палец, – что в реале этих полюсов всегда два. Верх – низ, черное – белое, начало – конец, добро там или зло… И таких вот пар – мириады! Бытие, вон к примеру, с небытием, с которыми Гамлет все никак определиться не мог, к какому берегу ему, стало быть, прибиться… И вот эти полюса друг с другом всю дорогу и воюют, чтобы баланс был. При этом, что интересно, все – за правду, если допрашивать с пристрастием начать, – Павлик утвердительно показал собеседнику большой палец правой руки. – Вы что думаете, – продолжил он, – англичане, которые пальцы рубили, они за кривду были? Или за зло? Да нет, конечно! Просто правда у них такая. У ткачей индийских – своя, у англичан – своя. Вот всю историю так и идет: сойдутся двое, у каждого – правда. И начинают они этими правдами меряться – у кого больше, толще, и жестче, а там уже глядишь – и полмира вразнос пошло. И что интересно: все из-за правды, Игорь Сергеевич! Все-все из-за нее, родимой!

Хозяин кабинета снова захохотал.

– Но, Игорь Сергеевич, я к чему клоню? – задумчиво продолжал Павлик. – Тут ведь штука-то в чем? Все эти противоположности – добро там, зло, низ с верхом, черное с белым – это все, как бы сказать, производные некие. Вторичны они, как мне видится, – он по привычке потер порез на щеке, – а самая главная пара противоположностей, если хотите мнение мое знать, – это вот как раз эта пара и есть: свобода и рабство. И здесь уже простора для махинаций-то меньше… Свободу рабством сложно обернуть, а наоборот – так и подавно.

– В каком смысле? – уточнил Игорь Сергеевич с полуулыбкой.

– В прямом, разумеется. Если не свободен я – связан работой там или обязательствами какими, то как тут рака за камень заведешь? Это с добром и злом такие штуки проходят: вон пиндосы во имя добра полмира уже вдрабадан разнесли, и все, заметьте, во имя него, родимого! Они что, во имя зла, что ли, пару зарядов атомных на япошек в сорок пятом швырнули? Да нет, конечно, если им верить. Все во имя добра исключительно. Вот и выходит, что тут добро и зло местами поменять проще пареной репы. У кого мегатонн побольше, а сейчас еще и средств информации этой массовой, у того и добро самое доброе. Но тут легко, а вот со свободой – совсем другая история. Все прозрачнее, все проще… Если живешь ты, к примеру, как отец Фармазон, с рассказами про субстанцию вечную – душу, в которую и сам до конца на самом деле и не веришь, так какая у тебя от смерти свобода? Только виртуальная: на службе языком почесать старухам с амвона в рамках выполнения служебных обязанностей… А как жареным запахнет – все… Писец свободе, сразу вой поднимаешь, помирать не хочешь… Начинаешь отцу небесному молиться: спаси, дескать, да сохрани, – Павлик опять разгорячился. – А чего, спрашивается, ты воешь-то, болезный? Ты ж прямиком к Отцу идешь – радуйся! Да и оставшиеся завидовать должны, – он хмыкнул. – Только я, честно говоря, радующихся особо не наблюдал. Да и вообще, я вам так скажу: видел я тех, кто в рай хочет, но вот тех, кто умереть для этого готов, – ни разу. Хотя, казалось бы, дураку ясно: в рай только через смерть и можно попасть. Ан нет, в рай хотят, а как умирать – заднюю включать начинают. Впрочем, – Павлик снова махнул рукой, – пусть их… Да и от темы я далеко уже ушел…