представленный сам концепт, т.е. одновременно и явление сущности, и анализ сущности. Онтологическое и гносеологическое сливаются в самовыражении через семантическую глубину слова (знака).

В современном представлении мысль (= идея, = концепт) амбивалентна, т.е. одинаково обращена и к реальности, и к знаку. Культура, насыщенная знанием, в познании (связь слово – идея) нуждается так же, как и в сознании (связь идея – вещь), т.е. согласует все их взаимные действия в процессе познания. Диалектика особенного (идея) заключается в синтезе частного (вещь) и общего (слово).

3. Смысл

Словесный знак, как мы установили, становится словом в своем приближении к Логосу. Внутренняя противоречивость в оформлении смысла или в наполнении смыслом формы в диалектических переходах от одного к другому – от содержания к форме или от формы к содержанию; содержание порождает свою форму, форма создает содержание. Знак непрерывно наполняется содержательными формами концепта, который тем самым пластично входит в трехмерное пространство явления: широта объема в предметном значении и высота содержания в значении слова обогащается глубиной содержательных форм, которые и создают третий мир культуры – из культа, ментальность – из мысли, и сущность – из духа.

Теория как логическая последовательность доказательств достоверна тогда, когда она соответствует исторической логике фактов. Обратимся к историческим фактам в их логической последовательности. Несколько предупреждая последующее изложение, представим общий очерк результатов, достигнутых средневековой рефлексией на затронутые здесь темы.

На исходе средневековья завершилось формирование сознания как функции мысли: ясность рассудка и покой души в совместном постижении сущего в его существовании, в постижении общего на основе индивидуального. Co-знание предстает как совместное знание, а совместным может быть только общее, соборное и притом – свое.

Этический аспект – сознательность совести – в полной мере входил в понятие сознания наравне с интеллектуальным его компонентом – знанием и пониманием. На это указывает история термина, который во всех европейских языках восходит к знаменитому слову из посланий апостола Павла: συν-ειδ-ησις ʽсознаваниеʼ, ʽсовестьʼ и συν-ειδ-ος ʽсовместное знаниеʼ, ʽсознаниеʼ, ʽсовестьʼ. Латинскую кальку с него – conscientia с теми же значениями – в XVIII веке мы восприняли в одном единственном смысле, передав его вполне в духе рационального века: co-знание. Так сознательность и совесть вошли в конфликт, разграничивая отныне интеллектуальные и духовные потенции познающего субъекта.

Несогласие с таким расхождением мысли и интуиции породило русскую гносеологию, в том виде, как она стала развиваться с начала XIX века. Философские взгляды русских мыслителей развивались в интеллектуальном зазоре, возникавшем между положительным знанием о природе и богословием, в течение столетий вобравшим в себя всё знание о человеке и обществе; обществоведение у нас по происхождению идеологично. По мере сужения области научных интересов в самом богословии ее место стала занимать философия: освобождение мысли от догм шло параллельно с развитием философских исследований. У нас это был сначала Григорий Сковорода, но первый собственно русский – оригинальный – мыслитель, несомненно, – это Алексей Хомяков. Именно он поставил вопрос о необходимости соединения совести и сознания (интуиции и разума) в познании через слово (Логос).

Именно философия была признана осознать факт включения европейской мысли в новую культурную парадигму. Осознание собственного сознания и внедрение его во всё расширяющуюся область знания происходило с середины XVIII века, охватив все европейские страны. В этом совместном процессе самопознания каждая европейская нация достигала собственных успехов, так что лишь совокупными усилиями всех постепенно создали некую целостность: научное знание о явлении и сущем. Каждое последующее снятие противоречий сознания, возникавших в ходе его исследования, происходило уже в границах национального философствования. Например, это случилось в момент смены английской парадигмы немецкой при переходе от Юма к Канту, или в начале XX века, когда обозначилась «русская парадигма» при переходе от неокантианства к различным направлениям экзистенциализма и интуитивизма (новый русский реализм). Было осознано, что номинализм и особенно концептуализм не являются творческими точками зрения, ибо исходят не из победного Логоса, и слово для них – такая же вещь, как и старое корыто у вздорной старухи из сказки Пушкина.

4. Влияния

Насколько это определяется темой, остановимся на тех связях русского философствования с зарубежным, которые оказали существенное влияние на современную русскую мысль; во многом это определяло и различия в истолковании своей собственной «философской предыстории».

Прежде всего – это творческое взаимодействие с немецким идеализмом. Для всех русских мыслителей Нового времени «великие представители немецкого идеализма были самыми большими авторитетами в сфере умозрения» (Лопатин 1996: 453). Ориентация того или иного философа на известное направление немецкой философии всегда выдавала принадлежность его к определенной «школе». В частности, в Петербурге преобладало влияние Лейбница, затем и Канта, в Москве предпочитали Гегеля и особенно Шеллинга. Такие предпочтения неслучайны и во многом объясняют характер научных школ двух столиц. Говорим ли мы о выходе из концепта в мир образов и понятий или о сгущении понятия в символы с преобразованием их в концепт – этим и объясняется постоянная конкуренция между школами.

Так немецкая философия стала всеобщим ориентиром, с помощью которого в очень сжатые сроки русская мысль прошла путь естественного осмысления всех содержательных форм концепта в национальном его инварианте. Это была направляющая движение мысли сила, энергия которой совпадала с энергией собственной традиции философствования.

Завершающий платоновскую традицию Лейбниц исследует возможности явления идеи в чувственном образе. Открывающий новую традицию европейского философствования Кант, отталкиваясь от двуединости сущности-явления (на гносеологическом уровне – концепта-образа), озабочен переходом от чувственного образа к строгому и одномерному понятию. Фихте и Гегель абсолютизируют понятие в субъективном и объективном его про-явлении и пытаются рассмотреть различные возможности само-развития понятия до sui generis идеи – до символа. Дальнейшее связано уже с полумистическими, интеллектуальными степенями познания, запредельно пост-понятийного, и поздний Шеллинг проницательно ставит вопрос о вхождении символа в концепт, описанный как миф.

Логика (диалектика) познания через «свое слово» (характерное название авторских выпусков лейбницианца А.А. Козлова) требовала от русских философов аналитического подхода к проблеме концепта, поскольку русская философия онтологична; она с подозрением относилась к аспекту гносеологическому, в процессе познания феноменологически подходя от онтологии к этике или развивая различные типы герменевтики. Отсутствие строгого (resp. логически точного) метода – тоже свойство русской ментальности, основанной на образно-символическом представлении концепта. Она требует не строгости, а точности. В любом описании истории русской философии показано столкновение мнений и суждений по самым разным вопросам мировоззренческого характера. Это не была их борьба, но – согласованное устремление к цельности как недостижимому, возможно, идеалу.

Идея и есть такой идеал.

5. Преобразования

Впоследствии