«Платонизм так относится к аристотелизму, как диалектика к феноменологии, т.е. как смысловое „объяснение“ к смысловому „описанию“» (там же: 467).

Именно диалектика становится тем методом, который призван примирить крайности описательных конструкций и выявить сущность.

4. Диалектический метод

Только диалектический метод соединяет оба предшествующих метода в общем синтезе идеи, который Лосев, не находя точного слова, в разных местах квалифицирует как символически софийный эйдос, как энергийный символ, как принцип эйдоса и т.д. Если учесть, что и для Платона этот новый уровень философствования предстает как знание в новом же качестве (знание есть истинное мнение со смыслом, т.е. о-со-знание), можно сказать, что это миф, как полагает сам Лосев, но можно вполне основательно говорить о том, что в данном случае – при недостаточности терминов – речь идет о синкретизме концепта-понятия; таково это тождество знания с чувственностью или феномена с ноуменом. Вот почему

«диалектика должна пересмотреть решительно все основные понятия, которыми оперирует разум»

и дать их в системе (там же: 485). Феноменологии не нужны ни объяснение, ни система, трансцендендированию не нужна система, но всё это вместе взятое необходимо диалектике.

Диалектический метод

«показывает, как из динамики смысла рождаются всё новые и новые эйдосы (трансцендентальный момент), какова смысловая значимость каждого такого эйдоса (феноменологический момент), и наконец, как эти эйдосы, порожденные из безликой стихии нерасчлененного становления (в образах. – В.К.), вновь связываются между собою в одну нерушимую систему разума (собственно диалектический момент)» (там же: 410),

т.е. откладываются в понятии, полностью снятые с эмпирического явления.

«От трансцендентализма диалектика берет породительно-объяснительную точку зрения, отказываясь, однако, от его функционализма, от феноменологии же – ее созерцательность и картинность, отказываясь от ее статически-суммативной дескриптивности» (там же: 482),

так что эйдос в платоновском смысле по завершении такой последовательности операций

«обоснован, так сказать, и сверху, и снизу» (там же: 620).

Идея теперь предстает как «скульптурный символ», софийно-символический миф;

«осмысленное (так или иначе) и оформленное требует, чтобы был смысл сам по себе и была форма сама по себе» (там же: 437),

независимо друг от друга и одно вне другого, но обязательно как синтез целого, поскольку для диалектики, как ее понимает Лосев вслед за Платоном,

«идея и вещь есть абсолютное тождество» (там же: 630).

Последнее нам и известно, и понятно: это позиция реалиста в средневековом смысле термина. Такова эта философия тождества, столь дорогая для русского философствования вообще.

Феноменология ограниченна потому, что не может связать идею с действительностью, она численно-суммативна, а не категориально-генетична; ее интересуют объемные проекции разобщенных вещей в пространстве, а не качественные признаки содержания мысли во времени.

«Диалектика же есть смысловой генезис именно категорий, понятий, законченных цельностей, имен» (там же: 481).

Метод феноменологии, – как говорит Лосев, – чисто инструментальный, и он фиксирует в статике изолированные образы вещей. Наоборот, метод диалектики фиксирует предметность и в статике, и в динамике.

«Феноменология только описывает, думая, что всякое объяснение будет уже причинно-метафизическим. Диалектика же не только описывает, но и объясняет, причем объяснение это не причинно-объясняющее, но конструктивно-смысловое, когда делается понятным, как одна категория рождается из другой и какова в этом смысле система всех взаимопорождающих категорий разума вообще» (там же: 468).

Задачей дальнейшего описания различных точек зрения, высказанных русскими философами, станет воссоздание их ориентации на тот или иной (один из трех) метод. Сразу же следует оговориться, что чистого следования только феноменологическому или только трансцендентальному, или одному диалектическому методу мы ни у кого не увидим. В том виде, как они реконструированы Лосевым в отношении к Платону, их давно нет.

Достаточно сказать, что уже и в описанном виде эти методы готовы к внутреннему преобразованию в связи с различным по направлению включением предмета (вещь – идея – знак) или в отношении к содержательным формам концепта. На первом месте тут до поры остается синкретизм понятия-концепта, обозначаемый самыми разными – одинаково традиционными – терминами («миф», «символ», «идея» и т.п.). Эта проблема требует дополнительной проработки, как и принципы построения самого понятия на основе конструкции образа и реконструкции символа. Требует уточнения и само представление о диалектическом методе: есть ли это только работа с общими понятиями, или общие понятия сами отражают сущностные свойства вещей. Мы видим, что одновременно все это вопросы, связанные с традиционными для номинализма и реализма спорами. Предметное поле исследования оказывается тесно увязанным с выбором метода. Диалектика частного и общего отражается в самом процессе познания (получения знания).

В частности, себя самого молодой Лосев причислял к феноменологам (естественная для московского философа того времени точка зрения), однако в своих исследованиях пользовался «феноменолого-диалектической формулой». А.Ф. Лосев не боится упреков в эклектизме, поскольку он уже доказал, что, по крайней мере, указанные три метода представляют собою последовательную цепочку взаимовыводимых процедур описания предмета. Таким образом, его собственный метод – это «структурно-символически-предметное понимание», или «предметно-символическая феноменология» (Лосев 1993: 565, 568). Если эту терминологию перевести в знакомый нам ключ содержательных форм слова, окажется, что Лосев исповедовал (в ранних своих работах) реализм при опоре на символ: соотношение между идеей и вещью изъяснял с помощью единственной содержательной формы концепта – символа.

ГЛАВА IV.

НАВОДЯЩИЕ ПРИНЦИПЫ

I. ОТ КОНЦЕПТУМА К ОБРАЗУ: ЛЕЙБНИЦ

Дух создает себе тело.

Гете

1. Немецкая философия

Осмысление содержательных форм слова удобнее всего показать на классической схеме развития понятий немецкого идеализма XVII – XIX веков. Это вполне цельная и законченная схема, достаточно хорошо известная, ею руководствовались в своих поисках абсолюта и русские мыслители XIX – XX веков. Более того, есть определенный смысл в том, что значительные русские философы сами переводили на русский язык важнейшие труды немецких классиков: А. Козлов – Лейбница, В.С. Соловьев и Н.О. Лосский – Канта, и т.д. Одновременно это было и включение немецкой мысли в органичный процесс русского философствования (хотя бы на уровне терминов и их определений), и преодоление той ступени развертывания логоса, которым была озабочена русская мысль в данный промежуток времени. Иначе говоря, именно немецкий идеализм стал оселком, на котором оттачивалась русская философская мысль.

Не всегда возможен пересказ, когда излагаешь относящиеся к нашей теме мысли первоисточников: утрачиваются какие-то оттенки смысла, на которые особое внимания