обращаюсь к Вам с большой просьбой, которую, надеюсь, Вы сможете выполнить.　

Я очень прошу Вас взять меня в ряды действующей Красной Армии. Дайте мне любую работу, любое задание, я приложу все силы, чтобы оправдать доверие.　

Мне скоро будет восемнадцать лет, я кончила курсы сандружинниц, работала всю осень в госпитале, неплохо стреляю.　

Неужели я не смогу быть полезной на фронте? Хотя бы в полевом госпитале. Или дайте мне направление в партизанский отряд, куда угодно, только бы получить возможность бить немцев…

15 февраля　

Все равно не забуду. Никогда!　

Я стараюсь отвлечь себя, думать о чем-нибудь другом — не выходит.　

Все равно он всегда со мной. Всегда! И ни забыть, ни отвлечься я не в силах. Последние дни я почти не плачу, стала опять шутить, смеяться, но где-то глубоко-глубоко живет он в моей душе, и, о чем бы я ни говорила, как бы ни смеялась, он тут, и любовь со мной.　

Вчера с Кларой пошли к Прасковье Васильевне, но ее не было дома, и пошли гулять. А когда шли мимо кино, услышали музыку и забрели туда. Там был Женя Дилигентов. Он был с ним в тот момент, когда Мишу ранило, и на своих плечах с Рэмом вынес его из боя. Он последний из наших, кто видел Михаила. Так хорошо было говорить с ним. Я уже почти все подробности ранения знаю. Но… готова слушать о нем еще тысячи раз. Женя обещал мне еще раз рассказать все с начала до конца. Как больно и как хорошо слушать о нем! Мы с Клавой все время почти разговариваем, и только на эту тему.　

Милый, родной Мишка!　

Никто ведь больше не будет любить меня, как Мишка. Такая любовь появляется на земле так же редко, как комета на небе. И иметь ее дважды — невозможно. Я и так была слишком счастлива. И не ценила своего счастья…　

Нет, не надо вспоминать. Больно.　

Эх, Мишка, Мишка, родной, любимый!　

16 февраля

Уже шестнадцатое! Как быстро идет время! Уже двенадцать дней, как узнала я о смерти Мишки. Почти две недели, за которые душа моя не знала ни минуты радости.　

Вчера я ночевала у Прасковьи Васильевны. Спала на том месте, где когда-то спал он, трогала вещи, которых касались его руки… А сегодня видела его во сне. Причем так: я целовала его бессчетно, безумно радовалась тому, что он жив, глядела в его глаза, черные, нежные такие, и спрашивала: «Мишка, родной, неужели это только сон?» И до сих пор звучит у меня в сердце его ответ: «Сон». И все.　

Теперь все, что касается его, будет только сном.　

Я дала себе клятву, что самое лучшее, что будет мной сделано, будет сделано в его память. И сына своего, если он когда-нибудь будет, назову Михаилом.　

Как я тоскую без моего Мишки! И все время кажется: вот сейчас из-за угла выйдет он и засмеется. И пойдем мы вместе.　

Нет! Все это грезы. А в действительности есть могила, и столбик с надписью…　

Мишка! Мишка! Я же люблю тебя, я зову тебя… И ты не услышишь. И не ответишь, не придешь.　

18 февраля　

Спи спокойно, мой дорогой мальчик!　

А почему тогда, когда были вместе, я придавала этому так мало значения? Я как будто даже стыдилась этого. Как глупо! И в дневнике моем так мало и так скупо сказано о нашем чувстве.　

Зато теперь… Я перебираю в уме все минуты, все мелочи нашей любви и вижу, что она была так прекрасна…　

«Оттуда» все еще ничего нет. Ну, как я хочу получить положительный ответ! Уйти бы туда, где жизнь так полна, где опасность и подвиги, где я могу отомстить за мое разбитое счастье. Неужели не возьмут?　

Я так жду. Скорее бы!　

Нет сил жить по-старому. А изменить жизнь здесь я не в силах. Да и как? Ну, чтобы взяли! Ведь сумею же быть полезной!　

24 февраля

Последний листочек в этой тетради. Сегодня на первый урок не пошла. Ой, до чего же распустилась! Вот знаю же, что потом буду со слезами вспоминать об этом времени, а теперь… все осточертело. И «оттуда» все еще не отвечают. Неужели не возьмут?　

Сегодня вечером собираюсь к Прасковье Васильевне. Это значит снова целый вечер быть как бы с Мишей. С его памятью. Хорошо и… грустно.　

Ну, сейчас моя скиталица-тетрадь подходит к концу. Многим я с ней делилась. Последняя строчка. Все.　

20 марта　

Не знаю. И сама не знаю, чего хочу, о чем мечтаю. То есть знаю, конечно, но… Ну, не знаю, не умею сказать. (Вот чепуха!) Нет, вот если бы можно было все написать, всю душу, и мечты, и рассуждения — все. К сожалению, не умею. Ну, ладно. Хоть немножко. Что выйдет.　

Вот сейчас весна идет. Весна! Да еще какая! Восемнадцатая в моей жизни. Наверное, самой лучшей должна быть! И волнует же ее приближение! Не знаю, в чем оно выражается, это волнение, не понимаю. Только чувствую близко где-то и грусть, и тоску, и радость бескрайнюю. И что несет мне весна эта? Приподнять бы на миг волшебную завесу будущего… А верю: что-то хорошее, что-то яркое ждет.　

И жизнь, всю жизнь хочется поскорее узнать, прожить, прорадоваться!　

Все весна, без конца и без краю.　

Без конца н без краю мечта!　

Узнаю тебя, жизнь! Принимаю.　

Ой как хорошо!　

Жаль, он как жаль Михаила! Как бы радовался он сейчас! Как бы жил! Именно жил. Жить… жизнь… Есть ли что-нибудь более великое, есть ли что прекраснее?! В этом смысл всего. А что сейчас вокруг меня?　

Фронт остановился. Не движется.　

Неужели с весной наши опять отступят?..　

В школе плохо. Грязно, тесно, холодно и скучно.　

Хотя отметки неплохие.　

Ну, ладно, хватит пока.　

А я жду, чего-то жду… Хорошего.　

22 марта　

Воскресенье. Сижу дома.　

Получила сегодня два письма — от Гали и от Мани. Галка пишет, что живут по-старому и домой не собираются. Только у них, пожалуй, жизнь веселее. Ну, еще бы! А Майкиному письму ужасно рада была. Она мне еще в Перми нравилась. Особенно ее внешность. Таких чудесных волос я ни у кого не видела. И характер у нее прекрасный.　

Сейчас собираюсь в библиотеку. Я последнее время опять читать много стала.　

«…Мне