самом затылке. Однако изысканно утонченные руки, шея, черты лица, розоватая, как у новорожденного ребенка, кожа делали ее по-прежнему привлекательной и даже красивой.

Она представила Виктора своим родителям как одного из немногих коллег, оставшихся летом в Москве. Похвасталась, что Виктор женат, что недавно даже умудрился стать настоящим отцом семейства, а потом прогуливалась с ним по широкому лесу, по тропинкам, усеянным хвоей и лучами закатного солнца. Когда они вышли к речке, вдоль которой слышно было, как трещат кузнечики и прыгают с места на место лягушки, всего лишь на несколько мгновений наш герой ощутил, что у них свидание, что она таким образом пытается ему понравиться и поймать его в свои искусно расставленные сети. Но девушка на прощание лишь ласково погладила его руку и, не глядя в глаза, почти побежала от остановки к тропинке, ведущей к садовому товариществу, в котором у ее родителей была дача.

Возвращаясь в Москву, Виктор, к своему стыду, мечтал о рыжеволосой колдунье, о том, как было бы прекрасно поцеловать ее, на пару часов остаться с ней в этом лесу у стрекочущей речки. Мысли его мигом пришли в норму, когда он, поздно прийдя домой, увидел на столе в маленькой рамочке портреты Валерии и Амальки. Ему стало стыдно за себя, на время позабывшего и про свою жену, и про дочь, которые находились в этот миг так далеко и, возможно, уже спали, но – хотелось бы ему думать – помнили о нем постоянно.

Через пару недель эйфория нашего героя сошла на нет. Понятные дела заканчивались, и по мере того, как приближалась пора, чтобы с головой окунуться в поиск новой, достойной работы, все больше подступали тоска и усталость.

Валерия, которая писала ему поначалу пару раз в день, на некоторое время исчезла. Да так, что у него стало возникать ощущение, а не приснилось ли ему все это: семья… рождение Амалии… их странная жизнь… Квартира, в которой он находился, тоже со временем стала напоминать лишь сон. Так сильно отличалось то, что он имел, от того, что ему представлялось когда-то в своей будущей жизни. И лишь иногда, когда он видел на улице маленькую, весело бегущую девочку или молодую мамашу с коляской, сердце его щемило. Думалось: как они там? Хотелось как можно скорее защитить их от трудностей жизни.

Герой наш стеснялся, когда куда-нибудь писал или звонил в поисках достойной работы. Только на двадцатую часть звонков и писем ему отвечали. И несмотря на то что закончил он факультет социологии и прекрасно понимал, что и кому следует говорить, на практике у него самого ничего не получалось. Думалось: кому надо, те сами оценят – а навязываться он не любил.

Но с каким же удовольствием отправился Виктор в середине августа в порицаемую им до этого альма-матер! После нескольких бестолковых сидений в приемных, ожиданий, дозваниваний, ответов на глупейшие тесты и непонятных предложений с испытательным сроком, здесь, в институте, Виктор вновь почувствовал себя человеком. И уже теперь, как и несколько лет назад, думал: «А почему же нельзя прожить так всю жизнь? Ходя на одну и ту же работу, пускай и живя в общежитии. Зато это будет честная жизнь среди психически нормальных людей, а не подобий роботов, у которых в мозгах только счета и тайминг».

Уже первого сентября он стоял на кухне у общаговской форточки и курил. Да-да… Виктор начал курить, потому что нервов его на эту жизнь не хватало. Рядом жарил картошку на сковородке Евгений Евграфович и улыбался:

– Ну и повезло тебе с Леркой, хочу я сказать, – как бы невзначай открывал он Виктору уже позабытую тайну. – Я правду скажу: я за твоей женой и так, и так… Да если бы она чуть дала слабину, так ты поверь… Я бы в стороне не остался! Она ведь молодая… И для тебя молодая! – И Виктор невольно посматривал на свой чуть нависающий над резинкой шортов живот. – А я вот теперь жалею, что не дал себя бабам охомутать… Жизнь в разных условиях бывает. Но вот что безусловно, так это то, что она проходит! Для всех идеальных условий не напасешься. Не могут все одинаково быть богатыми, проворотливыми… Слишком разные у всех цели, ощущения, интересы. Да и скучно бы тогда жить на Земле стало. Мне кажется, и богатым жить скучно. То ли дело у нас?! Что ни день – то новая проблема! Хочешь не хочешь – решай! А вот кого я действительно люблю, так это вашу Амальку. Только посмотрит на меня – и все, сердце во мне улыбается. Я ведь никого особенно не любил, – окончательно разоткровенничался Евгений Евграфович. – Гулял только по молодости очень. А потом обленился совсем, решил, что мне и одному живется неплохо. Вот и накопилось этой любви неиспользованной. Вот и рвется наружу! Так что у нас теперь одна любовь, на троих! – усмехался физрук, потирая испачканные маслом усы.

– А как же Надежда Степановна? Слышал тут, что даже в магазин ходить вместе стали, – улыбался ему в ответ Виктор, неуклюже сойдя с подоконника и подцепив вилкой кусочек картошки. Запах от нее был такой, что в животе его словно пели свирели.

– А вот мы ее сейчас еще побольше укропчиком, да еще чуть-чуть перчиком, да базилику добавим, – приговаривал Евгений Евграфович.

– Пошла! Пошла! Виктор Сергеевич, идите сюда, пошла! – раздался из коридора радостно визжащий голос экономички. И оба преподавателя мигом вылетели из кухни.

Эпилог

Валерия, вернувшись от родителей в самых последних числах августа, не рассказала мужу только одного: что не собиралась она к нему возвращаться, что хотела остаться у родителей, дома. И там, а не здесь, начать свою новую жизнь. Слишком устала она от напряженности и почти безнадежности их московского быта.

За пару лет в преподавательском корпусе ей довелось заметить, что многие жили в нем и до пятидесяти, и до шестидесяти лет, а потом уезжали домой, на пенсию, умирать. Мало кто вырвался отсюда. А если и вырвался, то чаще всего благодаря случайному, а оттого невероятному стечению обстоятельств… или удачливому замужеству, женитьбе. Хотелось приходить в свою комнату, иметь возможность мыться в отдельной от чужих людей ванной, да и просто в ванной, а не под душем, как это было в общаге… гулять по лесу, дышать свежим воздухом, показать Амалии, как выглядят птицы, луговые цветы, червячки, букашки… Хотелось, чтобы с дочкой ей помогали не чужие, а все-таки родные по крови люди. Да и не верила