Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К сожалению, «сто фронтовых» дали о себе знать очень скоро. Дедушка спал ночами тревожно и мало. И все время вспоминал о войне, и обижался, когда домашние слышать о ней не хотели. От одиночества пил, а когда напивался, тут же припоминал бабушке все, что в трезвом состоянии рассказать ей не мог, в том числе и попрекал мальчиком на велосипеде. Бабушка прекрасно понимала, что интересовал его куда сильнее другой вопрос: любит она его или не любит? А дедушка, не задавая этого вопроса, понимал, что нет, и оттого злился на нее еще больше.
Тем временем родилась первая дочь, за ней – вторая, третья. «Уф, – раздражался дедушка. – Только баб одних в дом и приносишь! И здесь никакого толку от тебя нет».
Работать приходилось много, смены на заводе начинались в восемь утра при шестидневной рабочей неделе. Держали скотину, огород, половину поля для посадки картошки, помогали родственникам и оставшимся без подмоги соседям.
С годами в дедушке не только не уменьшалась, но еще глубже и сильнее разрасталась обида. Поначалу он начал поколачивать жену, а затем включил в свои воспитательно-карательные работы и дочек. Ему казалось, что они его тоже не любят. И в этом он тоже был прав, потому что весь свой сознательный возраст они с точностью раз в неделю сталкивались с вопросом «Куда бежать?», когда отец их, отпраздновав бутылкой водки свой выходной, брал в руки табурет или кочергу и с остекленевшими глазами замахивался то на одну из них, то на другую. Часто бабушка собирала их в понедельник по родственникам (редко кто соглашался принять трех сразу), измученная, с заплаканным, а иногда и покрытым синяками лицом начинала она новую рабочую неделю.
На сорок седьмом году жизни у дедушки обнаружили рак. И это стал первый год, когда он смог заговорить со своими детьми без ненависти или обиды. На некоторое время вся семья сблизилась. Бабушка в душе своей винила себя, что не смогла дать мужу счастливых дней жизни. В дочерях же проснулось молчавшее до этого чувство родства, и они поочередно сидели у его постели уже в тяжелые последние дни, о многом разговаривали и даже шутили.
«Загубила человека война! Постоянно во сне ее видел. Все нутро ему выела» – так отзывалась обо всем моя бабушка, считавшая, что вернулся ее муж с фронта не совсем здоровым психически человеком, и за время его тяжелой болезни простившая ему все.
Овдовела она в тридцать семь и, когда дочери вышли замуж и разъехались, начала думать: «А как же я? Для чего я теперь?
Что у меня за всю мою жизнь хорошего было?» И вспомнился ей тот самый возлюбленный, с которым они катались вместе на велосипедах, и их первый поцелуй, и прогулки, и как все это было сказочно, как красиво. «Интересно, простил ли он меня? Догадался ли, что я говорила неправду?»
2
От бывших его соседей она узнала, что уехал ее ухажер в соседний город, что живет один, что так никогда и не женился. Долго думала, взвешивала все и лишь через несколько лет набралась смелости отправиться к нему в гости. Вышла на вокзале и стала искать его дом. Обратилась в справочную службу, спрашивала прохожих. Удалось ей узнать не только адрес своего возлюбленного, но и разведать, что живет он с сестрой, что сестра теперь возможно и дома, что работает в бане, что недавно видели его идущим в сторону работы.
Бабушке показалось, что когда она сходила со станции, похожий на него мужчина шел ей навстречу. Они посмотрели внимательно друг другу в глаза, но так и не решились заговорить. Слишком оба за столько лет изменились. Пройдя по сухой осенней улице с громадным количеством заборов, палисадников и калиток, бабушка наконец нашла дом его сестры, которую она помнила очень смутно, но та, едва приоткрыв дверь, вскрикнула и всплеснула руками.
– Кто?.. Клавдия Ивановна?.. Да какими путями-то?.. Проходи, голубушка, проходи! В дверях долго стоять – счастья в доме не будет!
«Видно, кто-то из знакомых уже доложил!» – подумала бабушка. Несколько лет подряд она рассказывала всем своим соседкам о том, что собирается к своему другу юности съездить.
Вдвоем с его сестрой они почти всю ночь пили чай, вспоминали о том, каким был поселок в их юношеские годы, о маках, которые расцветали каждой весной на раскинувшемся за их домами поле, о лавочках в их дворах, на которых собирались девчонки и мальчишки почти каждый вечер, даже о клубе, в котором по выходным устраивались танцы, вспоминали общих знакомых.
Под утро успели выпить хмельного квасу, приготовить еду к приходу «единственного в доме мужчины». Бабушка даже успела рассказать, что всю жизнь любила только его, что замуж вышла из страха, и ей кажется, что нет в мире ничего лучше, чем то, чтобы они сейчас встретились и зажили бы втроем, все вместе.
Сестра его уже после первых петухов легла спать в сенях, предложив своей гостье устроиться на полатях в кухне. Но бабушка спать не смогла. Сидела у окна, слушала стрекот кузнечиков, с волнением ожидала такой желанной, столько раз ею проигрываемой в мечтах, а теперь и реальной встречи.
Когда совсем рассвело, она вышла во двор, быстро разобралась, что дать курам, где водокачка, вымыла руки и лицо, причесала длинные, еще черные волосы. Сестра Анатолия (так звали возлюбленного бабушки) вышла на крылечко, не торопясь и довольно зевая.
– Ну вот! Теперь и помощница есть! Спи не хочу! А ведь Толька наш уже несколько лет в бане сторожем работает. Раньше трудился столяром на заводе, но потом отрубило ему пальцы и больше работать не смог. Переживал долго. А у меня в тот год муж умер. Я и позвала брата жить вместе. Так и спокойнее, и по хозяйству проще. И не скучно вдвоем, есть кому слово сказать. Смотри, какие огурцы вместе вырастили! А эту лавочку он сам сделал, сам и забор чинил.
Всю эту беседу бабушка моя помнила в деталях, потому что считанные секунды оставались до того момента, когда в ворота застучал маленький взъерошенный человек и сиплым задыхающимся голосом начал кричать:
– Толька, Тимофеевна!.. Толька!..
Бабушка, не помня себя, выскочила на улицу, не помня себя, схватила его за плечи и начала трясти, спрашивать:
– Что Толька?.. Говори, что Толька?
Мужчина вдруг