Старуха отделилась от своих и неожиданно быстро пошла замной окликая:

— Дама! Дама! Красавица! Я к вам обращаюсь! Дама!Подайте больному человеку на хлеб!

Старуха нагнала меня. Я выгребла из кармана горсть мелочи исунула в ее протянутую руку. Старуха уставилась на деньги в своей ладони так,как будто я бросила ей туда дохлую мышь. Я прибавила шаг, чтобы не видеть и неслышать ее: она вызывала отвращение и какой-то безотчетный страх. Уже входя вподъезд, я услышала, как она крикнула мне вслед.

— Ты мне что подала? Я к тебе как к человеку, а ты мнедрянь какую-то подала, мелочь!

Я закрыла за собой дверь парадной, чтобы не слышать еевизгливого голоса, и огляделась.

Это был традиционный питерский парадный подъезд — пол,выложенный плиткой, широкие ступени, вытертые тысячами ног, с медными кольцами,свидетельствующими о том, что эти ступени когда-то покрывала ковровая дорожка,камин, лепной потолок. Плитка, конечно выщербленная, в камине — куча мусора,лепнина потолка наполовину обвалилась.

Я медленно, с бьющимся от волнения сердцем, началаподниматься по лестнице.

На площадке второго этажа в глубокой стенной нише стояластатуя — ангел с одним крылом, второе было отбито. Именно такого ангела явидела во сне…

Я смотрела на него, не веря глазам. Я была здесь! Была! Но яэтого не помнила. Только мое подсознание кричало в полный голос, что я вижуэтого ангела не впервые. Отведя взгляд от статуи, я огляделась. На эту площадкувыходили две двери. Одна — дверь как дверь, а вторая была опечатана. Я смотрелана эту дверь и прислушивалась к своим чувствам. И они говорили мне, что именноэту дверь мне когда-то приходилось открывать, именно этот порог яперешагивала. — ..

Почему эта дверь опечатана? На всякий случай я поднялась полестнице до самого верха, до пятого этажа, но, как я ни прислушивалась к себе,ничего не почувствовала. Мое подсознание молчало. Ему что-то говорила толькоопечатанная дверь на втором этаже.

Пора было уже возвращаться на работу. Я спустилась полестнице, вышла из подъезда — и тут же увидела прежнюю отвратительную старуху.

Она стояла возле подъезда, опершись на палку и явно ждаламеня. Как только я вышла из дверей, она оживилась, шагнула мне навстречу и,уставившись круглыми совиными глазами, завизжала:

— Ты опять к нему ходила? Совесть замучила. Я знаю, ктоты есть! Ты есть убийца!

Кровь прилила к моему лицу. Я отшатнулась от мерзкой старухии сказала севшим от волнения голосом:

— Что ты несешь, пьянь старая? Я тебя первый ипоследний раз в жизни вижу! — и, развернувшись, побежала прочь.

Но бабка не отставала, она удивительно быстро тащилась замной и вопила:

— Подала, называется! Шестьдесят восемь копеек! Эторазве подаяние? Порядочные люди меньше восьми рублей никогда не подают! А ты,сволочь такая, мне вообще должна была десятку подать! Потому как я все про тебязнаю! Все как есть! Ты к нему тогда приходила — и где он теперь? Увезли,простыней покрытого! А ты мне шестьдесят восемь копеек! Тьфу! Да я теперича утебя и полтинник-то не возьму! Не меньше сотни! Ты еще будешь бегать, просить —возьми, мол! Потому как я про тебя все знаю — убийца ты!

Я пыталась делать вид, что не вижу ее, не слышу ееистеричных воплей, но это было невозможно. Тогда я остановила проезжающее мимотакси, решив плюнуть на экономию, заплатила водителю, не торгуясь, несусветнуюсумму, только чтобы поскорее избавиться от ненавистной бомжихи.

Она еще выкрикивала вслед машине какие-то угрозы, но я немогла успокоиться, потому что от самой себя было не так просто уехать, как отстарой пьянчужки.

По приходе на работу я разбирала пришедшую для меня в офиспочту. Как обычно, большую часть можно было выбрасывать в мусорную корзину:реклама фирм, торгующих канцтоварами, бухгалтерскими программами, разнойсправочной литературой. Среди прочего мне попал в руки плотный белый конвертбез обратного адреса. Я машинально его вскрыла, вытряхнула содержимое настол.., и похолодела.

На столе передо мной лежала четкая цветная фотография. Нафотографии было два человека. Один из них был мертв. Сомнений в этом быть немогло: остекленевшие глаза, отвисшая челюсть и самое существенное — дырка волбу. Мне не приходилось видеть входное отверстие от пули, но я не сомневалась,что оно так и выглядит, во всяком случае в американских боевиках оно именнотакое, а в Голливуде очень следят, чтобы такие вещи были правдоподобны. Кромеэтих очаровательных деталей, во внешности трупа многое было не порядке.Складывалось впечатление, что перед тем, как убить, его долго и жестокоизбивали. Он был до такой степени не в порядке, что я даже не сразу его узнала.А ведь это был тот самый Валентинин «троюродный брат», который чуть не затащилменя в субботу в свою машину. Хорошо же над ним потрудились, если я не сразуего узнала! Зато второго человека на этой фотке я узнала сразу. Еще бы мне егоне узнать, если это была я.

Я, собственной персоной, стояла над трупом, и выражениемоего лица можно было трактовать как решительное, энергичное, целеустремленное,но раскаяния в нем не было, хоть убей.

Я медленно втянула воздух сквозь сжатые зубы и откинулась наспинку стула. Потом я еще раз внимательно посмотрела на фотографию. Да, этобыла я, никаких сомнений, на мне был все тот же несчастный серый плащ, еще необгорелый. Различимые на снимке детали обстановки были мне, вообще говоря, незнакомы,но в подсознании они вызывали странные ощущения узнавания. Я не помнила этукомнату, но я в ней когда-то была. В висках у меня застучало, перед глазамипоплыли красные круги, и на их фоне я увидела мертвое лицо, то же, что нафотографии. И тут же все исчезло. Я торопливо спрятала фотографию в сумочку,чтобы она не попалась на глаза нашим, из магазина, и внимательно осмотрелаконверт. То, что на нем не было обратного адреса, я заметила еще до того, какего вскрыла. Но на нем не было ни марки, ни почтового штемпеля. Только адрес имое имя, написанное аккуратным чертежным шрифтом.

Я спросила у Нины, каким образом попал к нам этот конверт.Она ответила, что первый раз его видит, я этому не удивилась.

На столе зазвонил телефон, и странный низкий голос — навернякаизмененный, — не поздоровавшись и не спросив, кто у телефона, произнес:

— Вы получили мое письмо.

Это не был вопрос, это было утверждение, констатация факта.Ответа он, по-видимому, не ожидал, и я молчала.

— Как вы понимаете, у меня есть еще фотографии.

— И чего вы от меня хотите? — не выдержала я.

— Я хочу, чтобы вы отдали не принадлежащую вамвещь. — И он снова надолго замолчал.

Это его молчание и шорохи в трубке нервировали меня и пугалидаже больше, чем сами его слова. Он на это и рассчитывал.

— Я не знаю, чего вы от меня хотите! Оставьте меня впокое!