8 июня в районе под названием Аль-Амин сработало СВУ, и не успел рассеяться дым, как старший сержант Фрэнк Гитц — тот самый, кто перед отправкой из Форт-Райли говорил про «темный угол», — уже гнался за человеком, который сразу после взрыва вышел из ближнего дома посмотреть на атакованный «хамви».

— Он вбежал обратно в дом, бросился на ковер, встал на колени и начал молиться, — вспоминал потом Гитц. Он сидел на своей койке, сложив руки, опустив глаза, и, сильно переживая, но вполголоса, чтобы не услышали солдаты, рассказывал: — И тут я из злости, наверно, — не знаю, он или другой кто-то нажал на кнопку, — подбегаю к нему, хватаю и хочу бросить на пол, а он сопротивляется. Пытается со мной бороться. Помню, я ударил его по лицу, он закричал и как-то обмяк, я его повалил на живот, и тут подбежал Купер [санитар], поставил колено ему на спину и стал держать его руки, и я услышал, Купер кричит: «Похоже, ты челюсть ему, на хер, сломал!» А я ему просто: «Ну и хер с ним» — и бегу обратно на улицу.

На улице, вспоминал он дальше, в солдат стали стрелять с крыш.

— Я услышал выстрелы, и так само собой вышло, что я просто взял, поднял автомат и открыл огонь, и, помню, я увидел, как у одного там — странно это выглядело — как будто розовое облачко из головы вылетело сзади после моего выстрела, и я подумал: «Отлично. Один готов».

Он вспоминал, что посмотрел на стрелка по имени Лукас Сассман, который находился в турели «хамви» и вел ответный огонь.

— Я увидел, как его голова откинулась назад. И он оставался в турели, вот что меня удивило, но я ничего особенного про это не подумал, бегом назад и опять стал стрелять, и, когда я повернулся посмотреть на машину, его в турели уже не было.

Он вспоминал, что побежал к «хамви» Сассмана.

— Сассман лежал посреди машины, я спросил: «Что с ним?» — и мне ответили: «Ранило его, ранило».

Он вспоминал, что бросился под огнем к другому «хамви», к тому, по которому ударил снаряд, в той машине находился солдат Джошуа Этчли. Этчли был в Ираке уже второй раз. В первый срок он был поваром и вернулся домой с желанием послужить в пехоте.

— Я прямо к Этчли, потому что вижу, он весь в крови, молчит, просто сидит и все, я к нему подхожу и спрашиваю: «В чем дело, друг, что с тобой?» А он просто посмотрел на меня и говорит: «Они мне глаз, на хер, выбили». Я еще не знал тогда, что он и правда потерял глаз, поэтому говорю: «Ничего, все у тебя будет хорошо, все будет хорошо».

Он вспоминал, что рядом с Этчли неподвижно лежал солдат по имени Джонсон.

— Я подумал, что Джонсон убит, что его уже нет в живых, поэтому сосредоточился на Этчли и тут вдруг слышу: Джонсон застонал. И я тут, значит: «Да он живой, мать твою!», подхожу, он лежит на боку, рука под него подсунута, и я поэтому понятия не имел, что ему оторвало кисть, я ему говорю: «Джонсон, как ты? Скажи что-нибудь», и тут он вытаскивает руку, вижу — кисти нет совсем, только обрывки кожи и куски кости, но крови не было. И я, помню, подумал: «Надо же, нет крови, все напрочь оторвало, а крови нет», и я ему говорю, что, мол, все будет в порядке, а он повторяет и повторяет: «Сержант, я кисть потерял, я, на хер, кисть потерял».

Он вспоминал, что переключил внимание на другого солдата.

— Я его спрашиваю: «Ланкастер, что у тебя?», а он говорит: «Меня в руку ранило», повторяет и повторяет. Я ему: «Сильно, нет?», а он мне: «Не знаю, но кровь вовсю идет», он поднял руку, и кровь так и полилась.

Он вспоминал, что крикнул, чтобы кто-нибудь наложил Ланкастеру жгут, и переключился на другого солдата, на Кэмбла.

— Кэмбл, помню, все ходил там, вопил и рта не закрывал, потому что ему в губы осколки попали. Помню, я заорал на него, чтобы он заткнулся на хер.

Он вспоминал, кроме этого, новую стрельбу по ним, их ответный огонь, то, что в общей сложности он убил четверых, то, что он потом побывал в госпитале и ему сообщили, что Сассман в критическом состоянии из-за ранения в голову, что Джонсон потерял правую кисть, а Этчли — левый глаз.

— И вот какая штука странная, — сказал Гитц, вспомнив со слезами на глазах еще кое-что. — Утром перед тем, как нам выезжать, Джонсон забыл в машине очки ночного видения, и я с него за это снял стружку. Отжимания заставил делать, упражнения для пресса и все такое. Минут тридцать прямо на дороге, в пыли. А потом до того, как их эвакуировали в госпиталь, меня к ним пустили — и Джонсон на меня посмотрел и сказал, что любит меня.

9 июня в Федалии Гитц убил еще семерых. Может быть, больше. Вероятно, больше. «Минимум семерых» — так он сказал; в этих числах июня, когда первоначальная ясность задачи все сильнее затуманивалась разнообразными «может быть» и «вероятно», точный счет вести уже было трудно.

— Бой выдался — жарче не бывает, — сказал капитан Рикки Тейлор, командир первой роты. — Там все напрочь вышло из-под контроля.

Федалия была самым непонятным и пугающим участком их зоны ответственности, скоплением буйволоводческих хозяйств и лачуг переселенцев, участком так нечетко определенным, что даже на кристально ясных в целом спутниковых фотографиях он выглядел смутным и размазанным, как будто охваченным своей локальной песчаной бурей. Солдаты отправились туда после наступления темноты, потому что был получен сигнал от информатора, с которым они взаимодействовали: такой способ проникнуть в чужую, неведомую среду представлялся наилучшим.

— Его кличка была Бэтмен, — сказал Тейлор. — Семнадцать лет было мальчишке. Отличный был парень.

Потому, может быть, — потому, вероятно, — что семнадцатилетний Бэтмен был информатором, он не дожил не только до восемнадцати, но даже до июля. Его пытали, а потом убили — предположительно боевики. Но 9 июня он с энтузиазмом направил колонну из восьми машин, где ехали сорок два военных, в глубь Федалии на охоту за двумя лидерами Джаиш-аль-Махди, которых он, по его словам, возможно, сумеет идентифицировать.

Этого ему сделать не удалось. Но когда колонна медленно двигалась по маршруту «Томаты», разведка перехватила разговор, из которого следовало, что эти два человека, возможно, находятся в одном здании поблизости, где базируются местные сторонники Муктады аль-Садра, радикального религиозного деятеля, одного из самых влиятельных иракских шиитов. Около здания стояла примерно дюжина мужчин. Гитц вышел из машины поговорить с ними, вместе с ним вышли семеро солдат. Иракцы начали двигаться. Гитц потребовал, чтобы они остановились. Они продолжали двигаться. «И тут — пу! — выстрел», — сказал Тейлор, и миг спустя, когда в солдат начали стрелять со всех сторон, «начался самый настоящий ад».

Гитц и другие загнали дюжину иракцев в мечеть. Судя по надписи внутри, на самом деле это была не мечеть, а штаб-квартира Джаиш-аль-Махди в Федалии, и, может быть, это и правда было так. Вероятно. А может быть, это просто была мечеть с надписью внутри, и через нее сейчас бежала группа людей; на заднем дворе к стене была прислонена лестница, двое по ней полезли. Гитц открыл огонь. Тот, кто уже был наверху, свалился по ту сторону стены — без сомнения, мертвый. Он дал еще одну очередь. Теперь упал тот, кто долез до середины. Гитц подошел, потрогал его ногой, чтобы убедиться, что он мертвый, потом вернулся на улицу, где продолжалась стрельба, и в следующие полчаса он и другие солдаты бог знает сколько раз были на волосок от смерти. Взрывались гранаты. Взрывались минометные мины. Со свистом прилетела реактивная граната, попала в «хамви», он загорелся. Солдаты, у каждого из которых было как минимум 240 патронов, расстреляли их столько, что боялись остаться без боеприпасов. Палили по дверям, окнам, крышам. Палили по всем теням, которые, как им казалось, обстреливали их. Прибежали другие солдаты других взводов, и у них тоже стали кончаться боеприпасы.