– Не убивай! – захрипел обезоруженный офицер сопровождения, жирные телеса нелепо сотрясались от всхлипываний. – Не убивай! У меня семья, дети маленькие! Дочке младшей три года всего! Не убивай, прошу!

– О, как запела птаха! – раздался возглас бритоголового десантника, который бесцеремонно шарил руками по одежде лежащего, выискивая припрятанное оружие. В сюрпризах никто не нуждался.

Бегалиев покосился в его сторону, слабая искра надежды мелькнула в его зрачках.

– Ради Аллаха, помоги! – запричитал он, пытаясь повернуть короткую шею к солдату. – Ты же правоверный! Мы должны помогать друг другу! Не убивай! Брат! Не убивай! Вспомни Коран!

Окончив обыск, Баюн криво усмехнулся.

– Это ты вспомни священную книгу, – сказал он. – Хорошенько вспомни и помолись, чтобы Аллах простил тебя за все, что сделал… или хотел сделать!

Забыв от жути про руку, оставшийся в одиночестве захватчик попытался подняться, но тут же, заорав благим матом, снова рухнул.

– Я не виноват, – глотая слезы и вопя, он все еще пытался «отмазаться». – Меня заставили! Клянусь, я не хотел вам сделать ничего плохого! Это не я! Не убивайте!

Баюн легонько ткнул его в лодыжку ботинком:

– Будь мужчиной! Проиграл – так проиграл. Чего выть-то?

– Не убивай, я не виноват, не убивай, – все глуше и глуше всхлипывал Бегалиев.

Иванов поднял руку – все вокруг замерли, давая возможность командиру прислушаться. Баюн снова поддал ногой в голень рыдающему, чтобы вел себя тише.

– Разворачивайте машины, – скомандовал майор, словно в ночной тиши уловил надвигающуюся угрозу. – «Домик» без огней на расстояние прямого выстрела отведите. Остальные – чем дальше, тем лучше. Уходим.

Толстяк немного притих, хоть лежать на влажном асфальте и не доставляло особой радости. Иванов присел рядом с ним, ухватил за отворот одежды, приподнял.

– Как не повезло тебе, – покачал он головой. – И своих «псов» потерял, и сделку сорвал. Как перед Асланом отвечать будешь?

Толстяк вздрогнул. Страх снова нахлынул на него, подавляя совесть, волю, чувства. Мало было задобрить русских, чтобы не вышибли мозги, так еще и с братом Аслана разборки предстояли.

– У него разговор короткий, – подливал масла в огонь русский командир. – За беспокойство придется неустойку платить. Деньгами. Или кровью.

Бегалиев и сам об этом знал. Сам видел не раз, что бывает с теми, кто пытался обмануть Аслана. Пополнять их ряды ему совершенно не хотелось.

– Сначала я хотел тебя пристрелить, как шакала, – спокойно продолжал майор. – Но теперь мне этого делать не нужно. Твои бывшие друзья прекрасно справятся сами.

Вынув обойму, он передернул затвор, избавляясь от неиспользованного патрона. Магазин отбросил в сторону обочины, оружие небрежно положил невдалеке от корчащегося в страхе милиционера.

– Это ради твоих детей, – пояснил он, вставая. – Если постараешься – у тебя будет шанс спасти свою шкуру. Подберешь ствол, когда мы уедем. Возможно, тебе повезет, и ты сумеешь отстреляться от своих партнеров. В конце концов, ты же представитель закона, а они – простые бандиты. Арестуй их, восстанови справедливость.

Такси пришлось бросить за несколько кварталов. Несмотря на сгущающуюся тьму, на подходах к базару было людно. Только народ бродил совсем не торговый. Улочки, ведущие к рядам, заполняли стаи бродивших горлопанов. Покупать что-либо у подпитой толпы намерения не было. А вот поживиться добром из тысяч контейнеров – желающих набралось хоть отбавляй. Безвластие породило произвол и вседозволенность. Нет милиции, некому наказывать – пользуйся моментом и присваивай все, что плохо лежит. Вернее, грабь и мародерствуй. Съехавшиеся в столицу из окрестных аулов молодчики и местные бездельники просто не могли оставить без внимания такой лакомый кусок. Еще бы – крупнейший рынок в Центральной Азии, основная питающая жила большей части рынков и магазинов России и стран СНГ…

Оставив машину в глухой подворотне, Руслан постоял несколько минут, давая глазам возможность привыкнуть к темноте. Двигаться на ощупь в тени неосвещенных зданий при отключенных уличных фонарях было небезопасно. Удаленные и совсем близкие перекрикивания людей и птиц, смех и звероподобные вопли, запах распускающейся листвы в парке и оттаявшей па́дали создавали иллюзию джунглей. Настоящих городских джунглей, опасных и жестоких.

Но Маметбаева они не пугали. Ничуть. Он к ним привык: здесь родился, рос и в школе учился, пока не развалился Союз. И пока не пришли в дом его отца хорошие-прехорошие соседи и не предупредили. По-доброму так, по-родственному. Мол, хороший ты парень, добрый, всем помогаешь. «Дохтур», в смысле – врач, что весьма почтенно. Кыргыз, опять же. Но вот сын у тебя – наполовину немец. И не твой он ребенок вовсе. Так что не обессудь и не обижайся: когда за «свободу» народ «бороться» начнет, исконные земли от нечисти освобождать, то и ублюдку твоему перепасть может. А заодно и всей семье. Отец попытался вяло отпираться, но ему быстро напомнили про его младшую сестру, про ее шашни с инженером и про то, вернее – про того, кто из этого получился. Как ни скрывали родители, шила в мешке утаить не смогли.

Руслана тогда, как молнией, прошибло: узнать в переходном возрасте, что родная тетя – и не тетя вовсе, а мать – очень нелегко. Тяжело было. Маметбаев до сих пор прекрасно помнил виноватые глаза родителей, которые пытались оправдываться перед ним, подростком, неся околесицу про невозможность иметь детей, про семейную драму и шанс на родительское счастье и еще много про что. Руслан тогда оценил честность и назло всем справился со скользкой ситуацией довольно быстро. Просто сказал, что родителями он считал и считать будет только их. А тетка, раз она решила отказаться от материнства, так и останется теткой. На этом все успокоились до тех пор, пока трижды за месяц школьник не пришел домой с расквашенным носом и «фонарем» под глазом. Потом был переезд: отец, наконец, осознал опасность жизни в Киргизии и перевез свое семейство в Россию, в Питер. Туда, где в годы молодые постигал азы врачебного искусства. И аттестат зрелости Руслан получал уже там. Только от перемены места жительства житье мальчишеское легче не стало. Смуглая кожа да азиатский разрез глаз привлекали внимание сверстниц, а вот со сверстниками найти общий язык оказалось сложнее. Но и в этом нашлось немало положительных моментов: подростковые распри только закалили характер, подвигли к занятиям карате, заставили учить иностранный. Потом был университет (наперекор отцу – не медицинский), затем (втайне от всех) специальная школа с закрытым названием, государственная служба, командировки в Египет, Сирию…

Долго предаваться воспоминаниям было некогда. Маметбаев привычно вжал голову в плечи и, держась ближе к стенам зданий, зашагал вперед. Несомненно, за те почти двадцать лет, что он отсутствовал, город сильно изменился. Не было уже никакого Фрунзе, названного в честь легендарного наркома – борца с басмачеством. Был Бишкек, происхождение названия которого затруднялись объяснить даже местные историки-краеведы: то ли от имени наспех выдуманного мифического богатыря, то ли от кухонной палки-мешалки. Но дух старого поселения был неистребим, Руслан чувствовал его, хоть сам себе в этом и не признавался.