Ее портреты.

– Чего улыбаешься? – спросила Анджела, заглядывая в подсобку.

– Да Курта Миллера вспоминал, – ответил Адам.

– Он такой милый. Жаль, что переехал.

– Видно, не очень-то и жаль: вы даже не зафрендили друг друга в соцсетях.

– Я не настолько отчаялась.

– Еще я вспоминал Филипа Мэтисона.

– Филип Мэтисон – парень, лишивший невинности Адама Терна. – Она понимающе кивнула. – Кому-то срочно необходим утешительный секс.

– Хочется смыть с себя Уэйда.

Анджела опять села рядом.

– Мне надо бежать обратно в зал, но… Ты же знаешь, что хандрить – это нормально?

– Знаю. И я искренне за тебя рад. Но это не мешает мне жалеть себя.

– Из-за Уэйда? Адам…

– Я не могу сейчас потерять работу. Мне и универ-то вряд ли светит…

Завибрировал мобильник. Сообщение от Марти. Анджела прочитала его вместе с Адамом: «Не вечно гневается он, ибо любит миловать. Михей 7:18».

– Нет, ну кто вообще цитирует Михея? – вопросил Адам.

– И кто в данном случае «он»? – добавила Анджела.

– Это Марти типа так извиняется. Наверное. У него ужасные взгляды по некоторым вопросам, но он не самый плохой человек на свете.

Анджела вздохнула:

– Езжай-ка ты к Линусу. Смой с себя Уэйда. Получи порцию любви. А вечером увидимся.

– На прощальной вечеринке, где я теперь буду прощаться заодно и с тобой?

– Если хочешь, можем съесть все сорок пицц у меня дома.

Адам грустно улыбнулся.

Анджела тоже.

– Брось, скучать по мне пока рано. Ну все, вали. Мы что-нибудь придумаем, вот увидишь. Сейчас тебя ждет Линус. – А дальше она повторила слова, которые часто говорила ее мама: – Если тебе представился шанс кого-нибудь поцеловать, не упускай его – потом всю жизнь жалеть будешь.

Она тянется к фотографиям, хочет их потрогать, но в последний момент замирает.

– Это же я, – потрясенно шепчет она. – Вот кем я была!

«Вот кем она была», – думает Королева, когда на долю секунды их души разъединяются: еще чуть-чуть, и она выйдет из этого тела, посмотрит на него со стороны. Королева чувствует свое могущество, в ней бурлит сила водной стихии – сила, что подчиняется одной лишь луне. Если бы сняли запрет, она бы сровняла с землей этот дом, это тело, да хоть весь город, но нельзя…

– Что?.. – говорит Королева уже своим голосом. – Как?..

Сию же минуту этот слабый дух, этот залетный слабый дух, который ни при каких условиях не мог получить над ней власть, окружает ее, связывает по рукам и ногам, причем сам не замечая ее присутствия. Дух использует ее как средство передвижения. Забыв обо всем, Королева возвращается в прежнее тело, и оно с готовностью ее принимает.

Она скользит взглядом по фотографиям. Разумеется, на каминной полке нет ни одного фото с руками убийцы или черными синяками на ее горле.

– Я была здесь несчастна.

Она отправилась на поиски счастья, а вместо него нашла пустоту и оцепенение. Но разве можно надеяться на большее?

Ей становится понятно, зачем она пришла. Это ее дом. Ее сюда тянуло. Даже в тот миг, когда руки Тони душили ее, а в висках кипела кровь – что могло свидетельствовать лишь о необратимой травме, – даже когда она на мгновение пришла в себя на илистом дне озера и поняла, что тонет, даже в те страшные мгновения она думала о доме. Об этом самом месте.

И тут же она понимает свою ошибку.

– Да, раньше это был мой дом, – говорит она. – Но теперь он не здесь.

Фавн едва успевает вовремя убраться с дороги: по-прежнему его не видя, Королева разворачивается и уходит…

(хотя на мгновение… на долю мгновения…)

Она перешагивает через женщину…

И та приходит в себя.

– Кейти?.. – Женщина думает, что видит сон.

– Кейти умерла, – не оглядываясь, отвечает Королева.

Фавну остается лишь следовать за ней.

Уже второй душ за день. Адам стоял под мелким горячим дождем в ванной Линуса, вдыхая пар, вымывая из волос запах мегакорпорации «Зло интернэшнл», запах тесной каморки Уэйда, запах Уэйда – и заодно, если уж на то пошло, запах пиццы и пулькоги.

Из-за шторки высунулась голова Линуса: его очки тут же запотели.

– Все нормально?

– Ага.

– Знаешь, Анджела права, – сказал Линус, снимая очки и очаровательно щуря большие полуслепые глаза. – Надо пожаловаться на него начальству.

– Можем поговорить об этом в другой раз?

– Конечно.

– Просто… Я голый, а ты слишком секси – не могу воспринимать тебя всерьез.

Линус улыбнулся – совершенно бродвейской, но, как ни странно, его собственной, а не выправленной брекетами улыбкой.

– Ты тоже ничего. Хотя в этой парилке тебя почти не видно. Точно не хочешь, чтобы я составил тебе компанию?

– Пока нет, но скоро я тебя позову. – Адам просто стоял под душем: вода стекала по его плечам и бледному животу, уже довольно заметному. Впереди его ждали долгие годы борьбы с жировыми складками. – Анджела уезжает в Голландию к тете. На целый год.

У Линуса отпала нижняя челюсть.

– Слушай, ну у тебя и правда было тяжелое утро.

– В каком-то смысле я действительно за нее счастлив.

– А в остальных смыслах?

Адам заглянул в его распахнутые глаза:

– Может, ты не будешь в ближайшее время переезжать?

– Вообще не планировал.

– Хорошо. Я-то, похоже, во Фроме застрял на всю жизнь, так что, если захочешь навестить – буду рад.

– Нет, ты обязательно отсюда уедешь. Мы все уедем. Каждый гей просто обязан жить в каком-нибудь большом прибрежном городе. Такое правило, типа.

Адам опять промолчал.

– Кажется, я сейчас потрачу всю твою горячую воду.

– Мы живем в самом дождливом городе Штатов. Как-нибудь перебьемся.

– Со мной что-то не так, Линус?

– Хм-м… Ты про нежелание эпилировать подмышки?

– Ой, нет. Ненавижу это дело. Я не Барби.

– Это точно. Даже близко не Барби.

– Я серьезно.

– Э-э… Может, ты иногда чересчур жалеешь себя?