Меня заливает краской до кончиков ушей.

– Твой? – спрашивает он.

– Нет. Твой.

– В средние века за воровство отнимали руку.

– Мы не в средневековье.

– Мы не известно где. И каждый рюкзак здесь – шанс выжить. В рюкзаке Цыплёнка хранится список продуктов, от которых она может умереть, и лекарства от аллергии.

Я молчу. Понимаю, к чему он клонит.

– В рюкзаке Двадцатой – лекарства от астмы. Ты помнишь, что такое астма?

Я хмурюсь.

– Да. Приблизительно.

– Очень хорошо. А теперь иди. И больше в деревне не появляйся. Твой рюкзак тебе отдадут, когда будут уверены, что он твой.

– Ты не главный.

– Не главный, – качает он головой. – Но кто-то должен следить за порядком в этом хаосе. Так что ты в ссылке за воровство. На сутки. Завтра можешь вернуться. К вечеру. И далеко не отходи – в лесу звери, сама знаешь.

Последнее, что я могу придумать – это попросить друзей о помощи. Умник в этом плане бесполезен, но вот Цыплёнок…

– Э… – говорит она.

Я попросила её поделиться средствами женской гигиены с обещанием вернуть долг, когда мой рюкзак обрящет свой путь ко мне. Это её «Э» так красноречиво. Что бы она ни придумала, ясно одно – злосчастную прокладку не получу.

– Ладно, – говорю. – А таблетки от боли у тебя нет? Главный… Первый… Вожак-самозванец упомянул, что у тебя есть лекарства.

– Ну, он не самозванец – все его хотят и уважают… ну, кроме тебя. А лекарства у меня только от аллергии, мне очень жаль, – пожимает она плечами и улыбается, как и всегда, впрочем. – А тампонов у меня нет. Я чашу взяла… а это как бы… ну, негигиенично же… пользоваться ею вдвоём. Ты же понимаешь?

– Понимаю. Не бери в голову. Переживу.

Если не умру от боли этой ночью. Потому что в прошлую от холода она только усилилась. Скорее, конечно не от самого холода, а от того, как сильно напрягается тело в попытках согреться.

Опускаясь на песок под своим камнем, я даже рада тому, что миссия закончена. Пусть все мои старания как-то выручить себя и провалились, зато теперь хоть отдохну. Я так устала, так замучалась, что покой – это единственное, что мне нужно.

Чуть передохну, наберусь сил и схожу за ветками – нужно соорудить постель.

Chance Peña – Star hopping lover

Я в машине на пассажирском сидении. Она двигается медленно, потому что дождь слишком сильный. Даже, скорее, ливень, и дворники подвывают, размахивая по лобовому стеклу. Красные огни впереди стоящей машины сквозь стекло и воду на нём кажутся двумя вспышками красных гигантов. Я хочу взглянуть на водителя, но шею будто сковало, будто протянуло её сквозняком, так что не пошевелиться. Но мне очень надо, и я изо всех сил стараюсь сделать это. Вот мне уже видна часть лобового стекла с его стороны, вот руль, кисть руки… пальцы.

– Эй?

Голос прямо у меня над ухом. Я открываю глаза и сразу захлопываю обратно: мне нужно досмотреть, мне во что бы то ни стало нужно увидеть его лицо…

– Ты в порядке?

Мои глаза снова открываются, причём совершенно против моей воли.

Господи, как же я его ненавижу.

Снова закрываю глаза:

– В полном.

– Тебе плохо, Седьмая?

– Мне хорошо.

Он кладёт руку мне на плечо, и от неожиданно обжигающего тепла его ладони всё моё тело вздрагивает, вернее, один раз подскакивает, как лихорадочное.

– Просто оставь меня в покое! Окей? – практически выкрикиваю.

Но он же здесь главный. Он делает всё, что считает нужным, а остальные обязаны смиренно принимать его решения.

Прямо возле моей головы, прижатой щекой к песку, что-то тяжело плюхается.

И я понимаю, что подняться всё-таки придётся. Готовлюсь принять ударную волну боли и не отключиться при нём.

Сил и энергии хватает только чтобы сесть. Мне приходится придерживать голову руками, потому что даже в таком положении она так кружится, словно мы оба в каком-нибудь цилиндре в парке аттракционов.

Да-да, я помню этот парк! Перед глазами вспыхивают и проявляются картинки пёстрых кузовов качелей, рельсы и вагонетки, восхищение на грани истерики, и постоянный вопрос внутри: «А как он? А как ему? Что чувствует сейчас он? Так же внутри него сейчас разрываются снаряды с бабочками и мыльными пузырями, как у меня?». Я изо всех сил стараюсь повернуться и увидеть его лицо, но сила притяжения к спинке моего сидения настолько велика, что мне никак её не преодолеть. Кто он, этот человек? Кто тот единственный, кого я чувствую рядом даже тогда, когда не помню? И почему его важность для меня так безмерна, что я ощущаю её даже здесь, на краю своего мира?

– Ты такая горячая… у тебя жар… – бормочет он у моего уха.

Кажется, я всё-таки отключилась, и ему пришлось меня поднять. Господи, хоть бы он не видел мои джинсы сзади… как же стыдно. Сейчас он сидит рядом и придерживает меня обеими руками.

– Всё в порядке, – докладываю и стараюсь сделать свой голос таким уверенным, какой всегда у него.

– Я вижу.

Он дышит тяжело. И часто. Такое чувство, будто болезненные месячные у него, а не у меня.

– Ты уже полдня лежишь вот так… и не поднимаешься.

Полдня? Мне показалось полгода. Что, ещё даже этот день не закончился? И я вздыхаю так глубоко, как может только, наверное, человек как минимум трижды хлопнувшийся в обморок от не проходящей в течение уже вторых суток боли.

Я слышу жужжание расстёгиваемой молнии и только теперь замечаю рюкзак. Он вынимает всё его содержимое.

Целлофановый зиплок с двумя пачками печенья.

Картоновая коробка цилиндрической формы с плавлеными сырками «Смеющаяся коровка».

Коробочка из тонкого металла с двенадцатью цветными карандашами внутри и блокнот.

Фонарик на ремешке для головы.

Металлическая фляга, выкрашенная изумрудной краской с белой надписью: «1 литр 24 часа холодное и 12 часов горячее».

Толстовка.

Куртка с отражателями и вшитой сбоку биркой «водоотталкивающая ткань»

Зиплок с трикотажными штанами и футболками.

Зиплок с бельём.

Зиплок с тампонами.

Зиплок с прокладками.

Большой зиплок с медикаментами.

Ещё один большой зиплок с медикаментами.

И ещё один большой зиплок с медикаментами.

– Что это? – не выдерживаю.

– Это твой, – отвечает он и вынимает из бокового кармана клочок бумаги с цифрой 7.