Только вот, помимо этого, существует огромный воз письменной работы, стандарты лечения, требования, упреки, недовольные пациенты и их родственники и огромный груз ответственности, лежащей на твоих плечах.

Ты не можешь подвергать чужую жизнь дополнительному риску.

Рана была достаточно глубокой, но все вены, артерии и сухожилия были целы. Палец сгибался и разгибался.

Нужно было просто ушить рану.

Лоскут, который едва держался, я пришил как полагается, причем настолько аккуратно, что сам был удивлен и доволен результатом своей работы.

Аккуратные швы зияли на месте, где совсем недавно было кровавое месиво.

Я дал пациенту соответствующие назначения, написал справку и отпустил домой, наказав прийти на перевязку.

С этого мужчины начался поток пациентов. Раны, перевязки, со всем я справлялся довольно неплохо и быстро влился в ритм самостоятельной работы.

Примерно к двум часам дети привели на прием свою мать.

Пожилая женщина лет 65, сидела в инвалидном кресле. Ходить она уже не могла из-за тяжелой патологии: рак поджелудочной железы с метастазами.

Неоперабельная стадия онкологии…

Когда я вижу таких пациентов, особенно остро понимаю, насколько несовершенна наша медицинская система. Не все в руках врача.

В таких случаях жаль и пациента, и родственников.

Задумайтесь, насколько это страшно: видеть, как твой близкий человек угасает на глазах, и понимать, что помочь ты не в силах…

Говорят, что жалость — несвойственное врачам чувство.

Нагло врут.

Конечно, за годы работы ты обрастаешь коростой цинизма, не рыдаешь над каждым пациентом и не принимаешь их горе как собственное, но, пропуская сотни человеческих судеб через себя, сложно оставаться ко всему равнодушным.

Порой работа приносит массу моральных переживаний, которые выворачивают душу наизнанку, заставляют смотреть на происходящее другими глазами.

Мне вспоминаются слова Елизаветы Петровны Глинки — той самой хрупкой женщины, легендарного доктора Лизы, творившей добро:

«Когда ты работаешь на своем месте, то твоя работа не кажется тебе самой тяжелой».

Согласитесь, очень точная фраза.

Могу сказать честно, я бы не смог работать с паллиативными больными.

Мне хочется видеть результат своей работы, выраженный в улучшении состояния здоровья.

Вернемся к пациентке.

Сын сказал, что обратились они сейчас из-за асцита — скопления жидкости в брюшной полости.

Они уже были здесь в прошлом году с подобной проблемой, и хирург проводил лапароцентез[35].

По моей спине пробежал холодок. Я чувствовал, как капли пота быстро стекают вниз.

Лапароцентез я проводил во время учебы раз семь-восемь, действуя под контролем наставника, но самостоятельно, когда вся ответственность лежит на тебе, — ни разу…

К тому же у пациентки был ярко выраженный венозный рисунок на животе. Голова медузы, в точности как написано в медицинских учебниках. Это явно осложняло работу.

Даю команду медсестре на забор анализов. Также нужно было подготовить операционную и взять согласие пациента на оперативное вмешательство.

Я очень переживал, что что-то пойдет не так. Еще и у терапевта был такой взгляд, будто асцит она видит впервые. Что было вполне возможно…

Анализы были готовы, нужно было приступать к лапароцентезу.

Я надеваю перчатки, мысленно внушая себе, что все будет хорошо. Страха пытаюсь не показывать.

Беру зажим с марлевой салфеткой, смоченной спиртом, обрабатываю операционное поле вокруг пупка. Анестезия — местная.

Отступаю вверх на два сантиметра от пупка, беру скальпель, делаю надрез…

Беру троакар[36], протыкаю брюшину, попадаю в брюшную полость. Снимаю троакар, и по трубке начинает идти светло-коричневая мутная жидкость.

В общей сложности тогда мы откачали ее около 20 литров.

Живот сразу стал мягче. Пациентка задышала, начала разговаривать, однако ей стало плохо. Так бывает после подобного вмешательства.

Нужно было эвакуировать не всю жидкость, чтобы избежать подобного.

В итоге все закончилось хорошо. От госпитализации пациентка отказалась, сказав, что дома справятся сами, но обратятся повторно в случае необходимости.

Стоит отметить, что после этой процедуры мой авторитет в глазах коллег значительно вырос. И я стал не новичком, а подающим надежды молодым хирургом.

Дежурство шло своим чередом, было достаточно спокойным, серьезных поступлений не было.

Порезы, переломы… Травматолога, к слову, в нашей ЦРБ не было, и переломы были в зоне ответственности хирургов.

Я поднялся в ординаторскую, заполнил все необходимые документы, провел обход, зашел в столовую. Организм требовал подкрепиться.

В тарелке лежало картофельное пюре с котлетой, и только я собрался их уничтожить, как из приемного отделения позвонили по мою душу.

Скорая привезла пациента.

Темноволосый худой мужчина оказался местным жителем, частым гостем приемного покоя, в котором его уже знала каждая медсестра, поскольку жил мужчина в этих краях уже около 20 лет.

Со слов пациента я узнал, что он был на даче, когда начались боли в животе.

Острая боль, которая не купировалась анальгетиками, вызывая холодный пот.

Клиническая картина напоминала острую язву или перфорацию.

Мужчине было за 50, в анамнезе — хроническая язва желудка, несмотря на которую пациент оказался любителем покурить и выпить.

В это поступление пациент также источал запах алкоголя.

Сделав УЗИ, свободной жидкости мы не нашли, обнаружили лишь небольшой лейкоцитоз в результатах анализов. Гемоглобин также находился в пределах нормы, но живот болел, не отпускал.