От напрасных блужданий, впрочем, вышел толк, пусть и неочевидный. Василий осознал, что его приезд в Колотовку, в сущности, ничем не достойней телефонного преследования. Столь же жалко и бесполезно.

Что, если она и не Вера? И не Кирилловна? И не из Петербурга?

Беспалов чувствовал себя брошенным. Точно с ним заключили сделку и обманули. Он понимал, что это плохое чувство и плохое сравнение, но заглушить обиду не пытался. Вера втянула его в отношения и предательски сбежала, когда Василий осмелился заговорить об общем будущем. Ладно, пускай не втянула, а позволила себя втянуть. Какая разница, все равно это подло и жестоко.

Если поразмыслить, с первого дня Вера стремилась все испортить. Когда все шло хорошо, начинала шутить либо жаловаться на свою инфантильность. Будто тормозила, когда все развивалось слишком гладко. Отыгрывала назад. Обычно про таких говорят, что они токсичные. Василий слово «токсичный» не любил.

Он пришел к выводу, что лучший способ выместить обиду – провести оставшиеся два месяца весело и насыщенно. Как, собственно, и планировал.

На чердаке среди хлама отыскались две гири с облупившейся краской, и Беспалов подумал, что неплохо бы ему установить режим.

Утром он занимался спортом, а в полдень либо купался, либо читал книгу на природе. За обедом следовал дневной сон, за сном – прогулка и ужин. В первую неделю июля Василий по вечерам смотрел фильмы, затем принял решение не портить зрение за ноутбуком и пораньше ложиться. Как в Европе, где к полуночи видят десятый сон.

По выходным приезжали соседи. Василий здоровался с ними, хотя и ведать не ведал, кто они и чем занимаются.

Негодование улеглось, и Беспалов уже не воспринимал поступок Веры как предательство. Чтобы осуждать ее, требовалось знать подоплеку. Вера же не делилась переживаниями и не рассказывала о прошлом, не считая того случайного раскаленного монолога. Больше всего Василий жалел, что у него не осталось ее фотографий и ему теперь не на что опереться, помимо воспоминаний. Скоро она превратится в призрака с размытыми чертами лица.本

К воде Беспалов привык. Тело его слушалось, поэтому он без страха забирался туда, где ноги не касались дна. Василий читал в Интернете про разные стили плавания и пробовал их осваивать. Лучше всего выходили брасс и саженки. Последние влюбили в себя названием. Слышалось в нем что-то родное – простецкое и доморощенное. Беспалов ловил себя на мысли, что испытывает ни с чем не сравнимое удовольствие, поочередно выбрасывая перед собой правую и левую руки и вертя головой из стороны в сторону. Вот бы Вера наблюдала за ним украдкой. Она бы гордилась им и своим вкладом.

– Делаете успехи, Василий Николаевич! – говорила бы она. – Моя школа!

Изредка Василий заглядывал в «Тиндер» и проверял, не вернулась ли она в приложение. Он расширил радиус поиска до полутораста километров и напрасно пролистывал десятки профилей. Все казались безликими и однотипными. Среди них встретилось даже несколько Вер.

Наверное, психотерапевт заключил бы, что Василий настойчиво ищет замену утраченному партнеру и не смеет себе в этом признаться. Известно ведь, что Вера не предложит снова покормить зубров.

В августе Беспалов стал наведываться в зубропитомник.

Он набирал на Сенном рынке полный рюкзак моркови и яблок и садился на электричку до Детоксово.

Сойдя на станции, он сначала выжидал, пока платформа опустеет. Выискивал глазами Веру, надеялся на подарок судьбы. Судьба вела себя в высшей степени прижимисто и щедротами не разбрасывалась. Василий в одиночестве брел по лесной тропе к питомнику, раздавал животным еду и, вдоволь насмотревшись на своих любимцев, возвращался.

Работники парка узнавали Беспалова и здоровались с ним.

Оказалось, что огромные лохматые травоядные – это всего лишь часть большого экотуристического парка. Сюда приезжали, чтобы провести пикник, поучиться верховой езде, покататься на квадроциклах. Сами зубры и бизоны мало кого интересовали. У петербуржцев буквально под боком жили диковинные существа, наследники древней эпохи и потомки вымерших исполинов, однако в питомник не выстраивалась очередь из желающих воочию увидеть чудесных зверей. Сюда не рвались репортеры и не стекались экоактивисты, которые в сетевой жизни подписывали нескончаемые петиции в защиту природы. Василия удивляло, как такой увлекательный мир не вызывает вселенского восторга.

Зачем ехать на край света, когда такая красота рядом?

Как правило, перед обратным рейсом Беспалов добирался до станции заранее, чтобы успеть без суматохи купить билеты. Но в один день он задержался в питомнике дольше обычного и примчался в железнодорожную кассу в последний момент. Как раз приехал встречный поезд, и пришлось на полном ходу оббегать неповоротливых дачников на перроне.

У кассового окошка Василий долго не мог найти кошелек. Похлопал себя по карманам, полез в рюкзак, расстегивая молнии одну за другой. Носовой платок, бутылка с водой, Салтыков-Щедрин… Между тем электричка в Петербург приближалась, Василий взмокшей спиной ловил нарастающий гул.

За спиной раздался знакомый смех. Он прозвучал совсем рядом, прорвавшись сквозь стук колес. Беспалов резко обернулся.

– Василий Николаевич, ну не тупите!

На базаре говорят, как в детской книжке. «Масло подсолнечное?» – указываю я на пластиковую, самопально наполненную бутылку с чем-то густым и желтым внутри. «Коровочное», – наконец подбирает слово продавщица, будто она не властительница ведер с малиной и ежевикой, а девочка от трех до пяти. В прошлом году у бабушки в Киргизии Самсон учился ходить, в этом – говорить: сначала повторять за нами всё чище и точнее, так что лексикон его обогащается то бабушкиным, то моим «Нет сил!», а затем отправлять и свои составы по назначению, так что когда ему запрещают купать бабушкиного мягкого Бегемотика – а на самом-то деле динозавра из «Детского мира», ставшего безропотным другом много лет одинокой пенсионерки, – Самс формулирует вывод: «Зя. Мыть. Моти» – нельзя мыть Бегемотика. В Москву он возвращается с новым любимым словом, которым здесь некого назвать, и оно демонизируется. «Муха! – умудрённо объясняет Самс, чуть что-то заболит. – Муха акисила».

В прошлом году я носилась за ним по придорожным кафе с пиалкой пельменей в руках: радостью, что бегает сам, он делился с каждым столиком. В этом таскала камни – а все песочницы тут из камней, и не для игры, а для стройки, и это стало для Самса открытием лета, – и боялась забыть дома самосвал и бульдозер, купленные тут же, на базаре, с лотков игрушек мейд ин Чайна и Узбекистан. К концу отпуска не осталось модели машины, которой бы у нас еще не было, вот разве… – и в последний перед вылетом день мы покупаем бензовоз, который Самс обнимает нежно весь день и весь перелет и ритуально разламывает только в Москве.

Впрочем, бульдозеры помогали ненадолго: с прискорбием амбициозного, но ленивого родителя я замечаю, что игрушки, игры, раскраски, конструкторы сами по себе увлекают ребенка только до той минуты, когда он сообразит, что его оставили с ними одного.