– Как думаете, это был мужчина или высокая женщина, обстригшая себе волосы?

– Нет, скорее – мужчина. Да, точно, мужчина. Он стоял так по-мужски, знаете, с широко расставленными ногами. Женщинам не свойственно принимать подобные позы, если, конечно, они не выросли в мужском окружении. Это уже полумужчины.

– Так вы практически уверены, что человек, которого вы увидели в палате погибшего, был мужчина?

– Да.

– Не сомневаетесь?

– Нет.

– Хорошо. Скажите, в каком часу это было?

– В семь двадцать – семь тридцать. Я встала в семь десять, открыла окно и начала собирать туалетные принадлежности. А затем вспомнила, что обещала отцу сегодня точно сказать, какое именно я хочу пианино, и стала выбирать в журнале. На что потратила примерно десять минут.

– Вы так уверены, что прошло именно десять минут, не больше? За чтением журнала время летит незаметно. И зачем вам новое пианино, если у вас уже есть?

Офицер провел взглядом по темному деревянному агрегату музыки, на котором стояла ваза с живыми розами.

– Прошло не больше десяти минут, офицер Рено, говорю вам точно, так как я не люблю начинать день без утреннего душа. Скажем, мне было некомфортно сидеть и читать журнал, понимаете?

Поэтому я могу смело сказать, что больше десяти минут пройти не могло. Я закрыла журнал, взяла косметичку и вышла в коридор. Дальше вы знаете.

А по поводу пианино – на старом запала одна клавиша, и этот инструмент не может теперь звучать идеально.

– М-м-м, – прогудел офицер, как чайник. – У моей дочери в пианино запали аж целых две клавиши – и ничего, играет.

– А если бы у вашей дочери, офицер, было выбито два зуба, вы бы тоже все оставили, как есть? Ведь она бы, несмотря на свою шепелявость, говорила.

Под таким углом офицер Рено не смотрел на сложившуюся ситуацию.

– Мисс Лора, – вдруг сказал директор, который стоял молча, как шкаф, до этого момента. – Скажите, вы, когда открыли окно, не почувствовали запаха сигаретного дыма?

Палата девушки была через одну от комнаты Эриха Бэля, мисс Лора могла уловить запах дыма, доносившегося из окна любителя Ремарка. Ее соседка миссис Льюиз не курила.

– Нет, не почувствовала, иначе я бы придала этому значение и обязательно запомнила бы это, директор.

– Жаль…

Затем задал вопрос офицер Рено, пока его молчаливый напарник рассматривал пианино, которое выглядело как новое, хоть одна клавиша и западала.

– Когда вы возвращались после утренних процедур, посторонний человек все еще был в палате Эриха Бэля или нет? И сколько примерно времени вы провели в уборной?

Мисс Лора сразу же ответила без лишних раздумий.

– В уборной я провела минут пятнадцать, и когда шла по коридору, то в палате Эриха уже никого не было.

– А могло быть так, что Эрих Бэль лежал на своей кровати, но вы его не заметили?

– Нет. Из коридора прекрасно было видно заправленную кровать и всю пустую комнату.

– Хорошо, спасибо, мисс Лора.

Офицер думал, о чем бы еще ее спросить, чтобы лишний раз не возвращаться и не беспокоить девушку, на которой он бы без сомнений женился. Если бы не тонна разных обстоятельств, которые этому не способствовали.

– Не за что.

– А в каких вы были отношениях с Эрихом Бэ…

– Совершенно ни в каких. – Девушке не понравился этот бестактный, по ее мнению, вопрос. – Мы с ним общались. Он начал ко мне приставать, я его отшила. Вот и все. Ни дружбы, ни ежедневного «привет» и «доброй ночи» между нами не было. Он был для меня пациентом из сумасшедшего дома, обыкновенным соседом по этажу, собственно, как и я для него. Что-то еще, офицер?

– Нет, пока ничего, – ответил тот, и мужчины собрались на выход. – Извините за беспокойство, мисс Лора. Прекрасного вам дня!

– И вам хорошего дня.

* * *

Директор вместе с офицерами прошел и по остальным палатам – Адриана Кина и Анабэль Льюиз. Ничего, кроме того, что уже поведал доктор Стенли, они не сообщили.

Оба пациента, с виду очень даже вменяемые люди, были совершенно уверены в том, что из палаты Эриха Бэля этой ночью доносились тяжелые шаги и различные звуки.

Офицеры остались в отделении, чтобы опросить санитара и дежурного врача, а директор ушел к себе в кабинет.

У него выдалось тяжелое, но занимательное утро. Почему тяжелое? Потому что по своей природе директор был человеком ленивым. По его мнению, он мог слушать песню пернатых, отошедших в другой мир, целую вечность.

И никто не мог возразить! Хотя ни доктор Стенли, ни другие доктора не понимали, как можно часами находиться в темной комнате с закупоренным окном и о чем можно думать все это время? А самое главное – когда директор успевает работать?

Мужчина пригубил сигару, выпустил клубы дыма изо рта и откинулся на спинку кресла. Он решил предаться тишине лишь на короткое мгновение, так сказать, выкурить, смакуя, сигару во время перерыва в работе. А работы у директора на этот раз было много. Хотя мужчина и боялся этого страшного колкого слова, которое заставляло его поднимать свой буддистский зад и заниматься делом, но в этот раз работа доставляла ему некое удовольствие, скорее даже – не вызывала недовольства.

Высокая стопка историй болезней пациентов второго корпуса отвлекала директора, он не мог спокойно сидеть, растворяясь в ароматном дыму. Сконцентрировавшись только на биении собственного сердца.

Стопка желтых папок мозолила глаза, не давая директору, эксцентричной фигуре, как сегодня его назвал офицер, погружаться в свой личный «сэкитэй», «каменный сад», как его называют японцы.

Мужчина нежно касался своей любовницы, которая прекрасно дополняла его внутреннюю тишину, став ее неотъемлемой частью. Он брал ее грубыми толстыми пальцами, как брал бы самую прекрасную женщину на всем белом свете, он вдыхал, насколько позволяли ему его легкие. Дым, успокоение, полная обнаженность перед Богом, природой и миром.

Успокоение снимает напряжение, мысли, предрассудки. Успокоение – это такая консистенция пустоты, запертая в человеческой колбе. Но эту колбу не так уж и просто порой открыть.

Директор молча покинул сад, потушил любовницу о стеклянное дно и приступил к работе, которая все это время с вызовом смотрела на него в упор.

Не зная его, можно было решить, что неодушевленные предметы в обществе мужчины становятся одушевленными и даже разговаривают с ним обо многих интересных вещах.

Многие доктора в лечебнице за глаза говорили о директоре, что он шизофреник и у него расстройство личности. Но это были лишь догадки, диагностировать себя он бы никогда никому не позволил.

Директор отложил в сторону три истории болезни. Ни один почерк не совпал… Мужчина досконально изучал, сравнивал, анализировал. Ведь можно написать записку, подделав почерк. Тогда рука пишущего должна быть либо слишком легкой, либо, наоборот, слишком тяжелой. Ведь написать неестественным для себя почерком можно либо быстрой легкой рукой, либо медленной и тяжелой, тщательно вырисовывая буквы.