Они вышли из гостиницы, прошли через стоянку с экскурсионными автобусами, где Тема гордо припарковал бывшую отцовскую, а теперь уже законную свою «пятерку». Он еще раз похлопал дверями, проверил салон и небрежно огляделся по сторонам. К сожалению, никого достойного этого зрелища не нашлось.

– Ну что? Пошли?

Медовухи они тогда так и не нашли. Зато нашли местную самогонку и трех румяных суздальчанок. Самогонка оказалась ядреная, барышни бойкие. Они заливисто хохотали над каждой Теминой шуткой, а потом ловко проникли в гостиничный номер, невзирая на бдительную охрану.

Вообще, у Темы в жизни было две большие страсти – автомобили и женщины. Машиной управлять он научился лет в тринадцать. Лет с пятнадцати, тайком от родителей, он выводил отцовские то «Жигули», то «Волгу» – одним словом, что стояло, то и выводил из гаража и с ветерком раскатывал по Москве в компании одноклассников, однокурсников и однокурсниц. Последнее, конечно, предпочтительнее. Наконец родители сдались.

– С барского плеча перепало, – объяснял Тема, с удовольствием демонстрируя Павлу ухоженную ярко-желтую «пятерку».

– А что, в Тур-де-Франс желтый – это цвет лидера.

– Что ты понимаешь! Она же с третьим двигателем!

С барышнями у Темы дело продвигалось не так стремительно.

– В машинах ты все-таки, Тем, лучше разбираешься, чем в женщинах, – подкалывал приунывшего Тимофея Павел после очередного «фиаско». Дело в том, что друг влюблялся часто и каждый раз на всю жизнь.

– Если бы я писал твой портрет, – сказал Павел ему на какой-то из давних вечеринок – настроение у приятеля было ниже среднего, его дама не пришла, – я бы обязательно скомпилировал что-нибудь такое сюрное, в духе Дали. Желтое авто – только уж извини, «пятерку» твою придется несколько видоизменить…

– Это еще почему? – на полном серьезе спросил Тема.

– Надо облагородить формы. Из капота в виде огненной лошади вырывается третий движок. На заднем плане… в облаках, в белоснежных одеждах стоит идеальная женщина, собирательный образ. Ну а ты, понятное дело, в центре композиции, возлежишь почти как Гала.

– Голый, что ли?

– Почему обязательно голый? Можно небрежно набросить на тебя какие-нибудь струящиеся шелка. Палитра должна быть сочной, яркой. И назвать ее надо тоже в духе Дали – «Сон, прерванный звуком движка за пять минут до его поломки».

– Не каркай, умник, новый двигатель хрен достанешь. А в общем мне все нравится, ну, кроме поломки. Давай, пиши, я согласен.

И Павел написал. Правда, без буффонады, потому что Тему он любил. Идея с Дали – не прокатила. А вот собирательный автомобильный образ был. Да еще какой! Желто-оранжевая машина-комета, оставляющая за собой яркий огненный хвост с фонтаном искр и летящая на сумасшедшей скорости, служила фоном для улыбающейся Темкиной физиономии. Глаза с привычным веселым прищуром, волосы растрепались от ветра. Он, казалось, только на мгновение обернулся, оторвал взгляд от машины-кометы, которая вот-вот поравняется с ним и увлечет его вдаль, за линию горизонта.

Вскоре после защиты диплома, спустя два месяца после их возвращения из Суздаля, так оно и случилось. Тема разбился. Только вместо машины-кометы была желтая «пятерка» с третьим двигателем. Он умер в реанимации в больнице через двое суток, так и не приходя в себя.

Теперь все части зловещего пазла встали на свои места.

Дом, где находилась мастерская Павла, был в самом деле в двух шагах от Лизы. Надо же, соседи. И оказался не чем иным, как домом «Россия», а точнее, страхового общества «Россия», о чем говорил вензель на кованых воротах, ведущих во двор. Когда-то просторные «квартиры для состоятельных господ» были, понятное дело, превращены в коммуналки. Лиза вспомнила, что еще в школе бывала здесь у одноклассницы, вспомнила входную дверь с табличками, кому сколько звонков, длиннющий коридор с десятком дверей и ванную комнату с тазами и мраморной раковиной. Теперь же историческая справедливость вернула дому его прежний статус – коммуналки доживали свои последние дни. Подходя к арке, о которой говорил Павел, Лиза заметила подъезжавшую Милкину машину.

– А ты ведь ему понравилась, – прозвучало вместо приветствия.

– Похоже, да.

– Ну, а ты что? Как он тебе?

– По-моему, он занятный. И симпатичный…

– И симпатичный… Переборчивая ты слишком, Лизка! Аттрактивный мужчина, и дом у него ничего себе такой… он что, нувориш? – проговорила Милица, разглядывая помпезный фасад.

– Не думаю.

Немного поплутав во дворе, они наконец нашли нужный подъезд, который, в отличие от роскошного фасада, внутри имел привычный облезлый вид и вонял кошками. Подруги поднялись на последний этаж. Старообразный металлический звонок с вежливым пояснением: «Прошу повернуть» звонил не настырно, тихо, впрочем, дверь вообще оказалась открытой, и из-за нее доносились голоса. Не успев переступить порог, спутницы застыли на месте. Из глубины квартиры неожиданно донесся нервный крик, который едва ли можно было расценить как гостеприимное приветствие:

– Убирайтесь отсюда… больше видеть вас не желаю!

– Что это было? Но голос вроде бы не Павла? – обернувшись к подруге, шепотом спросила Лиза.

– По крайней мере, надо зайти и выяснить, – так же шепотом ответила Милка.

– Представляешь, вот позор-то на мои седины… – вновь раздалось из комнаты.

И в прихожую выскочил круглый человечек в берете, с пунцовыми щеками и, схватив габаритный предмет, обернутый бумагой, собрался было назад в комнаты.

– Я сейчас-сейчас, я тебе покажу, все-все покажу. – Из-под берета струился пот, глаза горели, он был очень чем-то расстроен и, заметив их, даже не нашелся сразу, что сказать:

– Ой, извините… Паш, тут к тебе пришли, – прокричал он в комнату.

– Здравствуйте, милые дамы, – в прихожей появился улыбающийся Павел, – проходите, пожалуйста. Я очень, очень рад, – и, обернувшись к пузатому, понизив голос, произнес: – Старик, я же тебе говорил, что ты несколько не ко времени. Ко мне должны прийти…

– Да ты только взгляни. Одним глазком, умоляю. Может, хоть что-нибудь мне объяснишь. – Вид у толстяка был до того несчастный, берет съехал, щеки горели.

– Ну что ж. Если Лиза и Милица будут не против…

– Мы не против, – дуэтом отозвались подруги, – и подождем.

Мастерская Павла была замечательная, больше напоминала музей, и Лизе с Милой тут сразу понравилось. Просторная светлая комната с огромным арочным окном и высоким потолком служила, видимо, и студией, и гостиной, из нее вели три двери, одна из них, на кухню, была открыта. В мастерской царили чистота и порядок, из чего Лиза заключила, что их, конечно же, ждали. Со стен на них смотрели, им улыбались, их разглядывали молоденькие барышни, строгие дамы, надутые вельможи. Кое-где портреты дополнялись весьма аппетитными натюрмортами… фруктовые вазы, медные подносы с морскими гадами. Были и пейзажи а-ля Шишкин. В одной из работ Лиза узнала прямо-таки настоящего федотовского «Свежего кавалера». В другой – и сразу вспомнилась венская галерея – «Юриста» Арчимбольдо. Были и такие, что как будто выбивались из общего ряда, отмеченные небрежной торопливостью двадцатого века. Что-то отдаленно знакомое, угловато-конструктивистское в богатой раме висело над книжными полками. Небольшой стенной проем у двери занимали иконы.