– Так почему же варвары не решаются штурмовать стены города?

– Они ждут основное войско персов. Сами эфталиты способны держать осаду очень долгое время, но взять город они не могут: у них нет осадных машин. А у персов для взятия крепостей есть слоны, тараны, осадные башни с баллистами наверху.

– А у нас, у защитников города, хочу я сказать?

– На стенах Эдессы тоже кое-что есть, что очень не нравится легко вооруженным эфталитам, – «скорпионы» или «онагры», к примеру, баллисты, да и другие эвтитоны и палинтоны[46]. У конников-эфталитов ничего подобного, конечно, нет.

– Слава Богу!

– Вот именно. Но о том, почему персы задерживаются, узнать ничего не удается. Нескольких эфталитов удалось захватить нашим лазутчикам, их допрашивали, но ни один не сказал ни слова: то ли они мужественно хранили молчание до самой смерти, то ли просто не знали языка. Если бы Аларих был здоров, мы бы с ним сумели подобраться к варварам и выкрасть из их лагеря кого-нибудь из персидских командиров, их несколько человек в войске эфталитов. Но один я с этим не справлюсь, я всегда ходил в разведку с Аларихом.

– И на охоту тоже, – напомнила София.

– Конечно! С кем ходил в разведку, с тем и на охоте ждет удача. Аларих в разведке бесшумен, коварен и беспощаден, как аспид. Как ты думаешь, госпожа София, он скоро начнет поправляться?

– Он силен, как молодой буйвол. Если бы очнулся и начал есть, то выздоровел бы очень скоро.

– Что ж, остается только молиться и ждать…

* * *

Аларих окончательно пришел в себя только через неделю после героической битвы у моста через Дайсан. Евфимия как раз размочила подогретым оливковым маслом повязки на его плече, но стоило ей осторожно снять бинты, как раненый застонал и открыл глаза – осмысленные и ясные. Руки Евфимии дрогнули, и она уронила повязку на пол.

– Что с тобой? – окликнула ее Мариам, сматывавшая высушенные бинты, сидя на лавке.

– Голова закружилась…

– Ты все еще боишься открытых ран! – упрекнула ее подруга. – Давай я перевяжу, – она бросила несмотанную ленту полотна обратно в корзину, взяла Евфимию под руку и отвела ее на свое место. Евфимия села на лавку, на ощупь нашла бинт и стала его сматывать непослушными дрожащими пальцами.

– Сиди тут! Я приведу Фотинию, пусть осмотрит рану.

Евфимия сидела, сматывала бинты и не подымала головы, а в это время Аларих не сводил с нее глаз.

– Евфимия, поди сюда! – внезапно негромко окликнул он девушку.

Но Евфимия вскочила и быстро пошла к занавешенной двери, мелькнула в солнечном свете за откинутой занавеской и исчезла. Лишь успела услышать, как готф сказал ей вслед негромко:

– Зяблик пугливый!

Пришла Фотиния, осмотрела рану готфа, взглянула ему в лицо и сказала:

– Ну вот, Аларих, и самая глубокая рана начала затягиваться. Теперь главное твое лечение – хорошо есть, побольше пить и подольше спать. А остальное сделает природа!

* * *

С этого дня ни Евфимия, ни Мариам в садовый домик больше не заглядывали: старая нянюшка сочла неуместным, чтобы юные девушки ухаживали за пришедшим в себя раненым мужчиной, и Алариху пришлось подчиняться Фотинии да ее помощницам с кухни. Ухаживали они за ним хорошо, кормили от души и подогретого вина с целебными специями не жалели, но лечиться ему скоро надоело, и он начал подыматься с постели уже на третий день. Когда же Гайна еще раз пришел навестить его, Аларих отправился с ним назад, на стены города. Он только зашел в хозяйский дом поблагодарить Софию и Фотинию.

– Прости, что доставил тебе столько забот, госпожа, – сказал он Софии, – но, когда мы отгоним варваров от города, я постараюсь тебя отблагодарить.

– Друг мой Аларих, – сказала ему в ответ диаконисса, – это мы, жители города, в неоплатном долгу перед тобой и твоими храбрецами!

– Ничего, вот победим – тогда и сочтемся! – засмеялся Аларих.

Воины ушли, а София вернулась к своим многочисленным обязанностям.

А Фотиния тут же объявила:

– Нечего Евфимии сидеть дома сложа руки в такую пору! Что это никто старуху не жалеет? Я и за младенцем смотри, и за больными в саду ухаживай! Вели ей, София, чтобы позвала Мариам и обе шли в сад готовить мазь от ожогов: у них это получается лучше, чем у служанок, которые ленятся равномерно помешивать воск и масло, и мазь у них вечно пригорает!

* * *

Шли дни, наполненные тревогой и трудами.

Однажды с утра девушки и Фотиния в саду осматривали детей с ожогами и делали перевязки. Нянюшка уверенными и бережными руками смотала бинт со лба мальчика, которому на голову упала горящая головня, пропитала вином кусок полотна, наложенный на ожог, подождала, а потом резким движением сорвала его. Мальчик ойкнул, но старуха тут же наложила свежую тряпочку с мазью из воска и оливкового масла.

– Ну вот, следующий раз мы снимем тебе повязку, и твой ожог скорее заживет на открытом воздухе.

– А прямо сейчас снять нельзя? – спросил мальчик. – Мне повязка жуть как надоела, под нею все чешется.

– Чешется – значит заживает. Если с ожога снять повязку раньше времени, ты тут же чем-нибудь перемажешь лоб, и рана воспалится. А повязка на лбу делает тебя похожим на храброго воина-героя.

– Как Аларих?

– Да.

– Я побегу играть в Алариха и защиту моста!

– Вот и беги.

Мальчик поцеловал ей руку, поблагодарил и убежал вприпрыжку.

– Что ты собираешься делать? – строго спросила Фотиния Мариам, собиравшуюся отмачивать вином кусок полотна на щеке у девочки, ровесницы убежавшего озорника.

– Хочу снять старую повязку и наложить новую.

– Ни в коем случае! Это же девочка!

– А какая разница? – удивилась девушка.

– Разница огромная. Если ты сорвешь вместе с повязкой кусочек присохшей обгоревшей кожи, у малышки на лице останется шрам, и, может быть, он останется заметным даже тогда, когда она вырастет. Наложенную с самого начала тряпочку, пропитанную целебной мазью, нельзя ни в коем случае снимать и менять. Ее можно только осторожно подрезать с краев, где ожог заживает и появляется новая кожа, да сверху пропитывать подогретым маслом. Разве можно допустить, чтобы девичье личико испортил шрам от ожога?

– Но ведь так ожог будет заживать гораздо медленнее, чем если на него все время накладывать свежую мазь!

– А ей торопиться некуда. Пусть заживает хоть месяц, лишь бы личико осталось неиспорченным. Скажи, малышка, ты хочешь вырасти красавицей?