– Я думаю, на днях. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что надо успеть до их прихода снова заколотить окно в садовом домике.

– Ох, Фотиния, ну что за глупости? Они оба уже видели, что в домике есть второе окно, как мы им объясним, если оно вдруг окажется заколоченным?

– Смотри, твоя дочь – тебе и решать.

– Можно подумать, что нет у них забот кроме моей дочери! Они же ее и не видели.

– Это ты так думаешь! А в церкви? Они и до осады ходили туда каждое воскресенье, и на последней службе тоже были.

– Откуда они могут знать, кто из девушек в хоре моя дочь?

– Так ведь, к несчастью, Евфимия ухаживала за старшим готфом, когда он лежал без памяти!

– И очень правильно делала! – уже начиная сердиться, сказала София.

– А я сделала еще лучше, когда прогнала ее, как только готф стал приходить в сознание.

– Да, тут ты поступила совершенно правильно, – сразу же остывая, сказала София. – Будем надеяться, что разглядеть Евфимию раненый не успел, так что больше и говорить не о чем.

Но слова няньки все-таки встревожили Софию, и она, выбрав момент, прямо спросила дочь:

– Евфимия, ты когда-нибудь разговаривала с нашими готфами-постояльцами?

– Да, мама. Гайна пришел проведать друга и спросил меня: «Ну как он?» – а я ответила: «Все так же». После этого он говорил о ранах Алариха с Фотинией, так что спроси лучше у нее.

– Ну, о чем Фотиния беседовала с готфами, это мне как-то не очень интересно. А откуда ты знаешь, как их зовут?

– Ох, мама, да все вы сто раз говорили о них и имена называли!

– А с Аларихом ты тоже разговаривала?

– Да, мама. Один раз.

– И о чем же вы говорили?

– О птицах.

– О чем, о чем?

– Он очнулся, услышал птиц в саду и сказал: «Соловей». Но это был не соловей, и я его поправила и сказала: «Это зяблик».

– И все?

– Да, мама. А что я еще должна была ему сказать?

– Ничего. Больше только с ним не разговаривай. Ни в церкви, ни в нашем саду, если случайно встретишь.

– Откуда он появится в нашем саду? Готфы же все ушли в крепость.

– Аларих и Гайна вернутся к нам на постой. Ты запомнила, что я тебе сказала? Ни слова ни с тем, ни с другим! Просто закрывай лицо покрывалом, отворачивайся и уходи.

– Конечно, мама, я так и сделаю. А можно мне сейчас пойти к Мариам?

– Можно. Возьми Фотинию и иди.

* * *

Городской Совет старейшин отблагодарил готфов, одарив всех до единого защитников Эдессы деньгами, причем Алариха и его воинов, уцелевших при осаде моста, особо, а затем, во избежание беспорядков, распорядился держать всех готфов в казармах до тех пор, пока пришлые войска не будут выведены из города. Не касалось это только офицеров, и через несколько дней Аларих и Гайна действительно появились у Софии, как она и предвидела. София сказала им, что домик в саду ждет их, и велела Саулу принести из кладовой переметные сумы постояльцев.

Она настояла на том, чтобы Гайна и Аларих проверили свои сумы прямо при ней, дабы между ними никогда не поднимался вопрос о сохранности доверенного ей имущества готфов. Сумы вынесли на свет, во внутренний дворик и опустили на площадку возле небольшого фонтанчика.

Гайна, улыбаясь, выложил на каменные плиты содержимое своих сумок. Ничего особенного в них не было: кое-что из снаряжения, зимняя одежда и шкатулка, в которой хранилось немного денег, несколько серебряных браслетов с камнями и дорогая шелковая шаль, завернутая в льняное полотенце.

– Шаль – это подарок моей жене, – пояснил он, – и браслеты тоже.

– Так у тебя есть дома жена? – с улыбкой спросила София.

– Это был мой первый поход, а перед тем, как уйти в него, я женился – таков у нас обычай.

– А ты, конечно, уже давно женат, Аларих? – спросила София.

– Нет, госпожа София, ведь я из других мест. У нас не принято жениться, не собрав прежде достойные подарки невесте и ее родителям. Не в обиду Гайне будь сказано, но девушка, на которой я собираюсь жениться, достойна большего, чем несколько серебряных браслетов да шелковая шаль. Я тебе сейчас покажу, госпожа София, что у меня припасено для моей будущей жены. Заодно и сам проверю, все ли на месте, как ты хотела.

Аларих достал из одной и другой сумы по увесистому деревянному ларцу с замками, поставил их наземь, открыл и начал обстоятельно и аккуратно раскладывать на камне припасенные в походах сокровища. Именно сокровища, потому что содержимое обоих ларцов составляли драгоценности и золотые монеты. Площадка вокруг фонтана была выложена черными и белыми плитами, и Аларих, раскладывая драгоценности, учитывал цвет каменных квадратов: яркие самоцветные ожерелья и браслеты, серебро и украшения с черными агатами он выкладывал на белые плитки, а жемчуг и золото – на черные. По две плиты того и другого цвета были сплошь, но не тесно заполнены драгоценностями; они лежали как в лавке ювелира, чтобы каждую можно было рассмотреть, даже не беря в руки. Тут были ожерелья, браслеты, диадемы, фибулы, застежки для поясов и множество перстней. Ну и просто золотые и серебряные монеты разных стран и разного достоинства.

София понимала, что навряд ли эти богатства куплены на деньги, заработанные ремесленным или купеческим трудом, и хорошо еще, если они захвачены в бою, а не награблены. Но спрашивать об этом спасителя Эдессы было бы неуместным, и она промолчала, внимательно разглядывая драгоценные вещицы. Ей приглянулось ожерелье из золотых кружевных бусин, внутрь которых были вставлены ярко-синие стеклянные капельки: она протянула к ним руку, но тут же отдернула.

– Бери, рассматривай, примеряй их смело, госпожа София: на этих вещицах нет ни капли крови, а если на какой-нибудь когда-то и была, то в лавках Иерусалима, Дамаска и Пальмиры все давно смыто и отчищено купцами и ювелирами: все эти вещи я покупал на свое военное жалованье, пять лет без отпуска служа в римской армии. На кружевное золотое ожерелье ушло как раз мое месячное жалованье, а вот за эту пару браслетов я служил два месяца – по одному за каждый.

София взяла в руки ожерелье и залюбовалась тонкой работой и яркими синими бусинами, только слегка отличавшимися по цвету одна от другой: крупные, в центре, были светлее, а самые мелкие, возле аграфа[49], так темны, что уже не просвечивали.

– Зато вот этот энколпион[50]достался мне почти даром. В Риме я как-то переходил мост через Тибр и услышал крики: «На помощь! На помощь!» Конечно, я бросился на крик и застал на мосту старикашку, которого обшаривали, не обращая внимания на его отчаянные вопли, два молодых негодяя. Старик оказался евреем-ювелиром и в награду за спасение подарил мне эту драгоценность.