Мужчины обреза́ли грубо обломанные ветви деревьев и виноградных лоз, а женщины и девушки сносили их в кучу, чтобы после сжечь. К вечеру сад вновь обрел относительно ухоженный вид, а молодежь устроила костер возле пруда. На прутики нанизывали ломти лепешек с сыром, перемежая их луком и яблоками, поджаривали над огнем и уплетали с большим аппетитом.

Для усталой Фотинии Саул принес из садового домика тюфяк, разложил его под персиковым деревом, и вскоре старушка, мирно утратив бдительность, сладко засопела.

– Как много всего случилось за это лето, – сказала Евфимия подружке, глядя на белые стены опустевшего садового домика, который теперь казался особенно унылым. На белой стене четко выделялось темное окошко, прежде забранное досками. – А теперь все снова становится как раньше…

– Погоди, голубка, лето еще не кончилось! – засмеялась Мариам. – Будут, будут у нас опять перемены, да еще какие!

– Ты что-то знаешь? – оживилась Евфимия.

– Знаю! Но это пока секрет!

– А мне скажешь?

– Нет, вот как раз тебе я и обещала его не говорить.

– Ну как хочешь… Тогда давай споем, Мариам, – сказала почему-то смутившаяся Евфимия.

– Давай! – оживилась Мариам: песня могла ее мгновенно отвлечь от любых мыслей. – Что-нибудь веселое?

– Лучше грустное. Споем «Песню нумидийской девушки»[47], – сказала Евфимия и с проникновенной тоской завела своим тонким голосом:

Возвращайся!

Я без тебя столько дней!

Возвращайся,

трудно мне без любви твоей.

Возвращайся,

кто бы ни встретился на пути:

мимо счастья так легко пройти…

Мариам вступила своим сильным голосом и поддержала подругу:

Много дней дует знойный сирокко[48],

Но он слезы мои не осушит,

караван твой в пустыне далекой,

нет с тобой моих рук,

нет с тобой моих глаз.

Если смерч тебя встретит жестокий,

знаю я, ты пред ним не отступишь.

чем труднее к любимой дороги,

тем прекрасней, тем радостней встречи час.

Тут уже все подхватили припев, и песня зазвучала призывно и громко – на весь вечерний сад:

Возвращайся,

я без тебя столько дней,

Возвращайся,

трудно мне без любви твоей.

Возвращайся,

кто бы ни встретился на пути —

мимо счастья так легко пройти…

– Замолчите, замолчите сейчас же! – раздался вдруг заполошный голос Фотинии: нянька со всех ног бежала к ним, подхватив для скорости подол столы. – Тихо вы все, говорю вам, сейчас же замолчите!

Девушки испуганно смолкли, выжидающе глядя на нее.

– Что случилось, нянюшка? – с тревогой спросила Евфимия.

– Как что случилось? Вы что это поете, негодницы? Это же песня замужней женщины, ожидающей мужа из торгового похода! Не годится ее петь невинным девушкам!

– Ох, нянюшка! – укоризненно сказала Мариам, убирая руку с сердца. – Ну а можно ли невинных девушек вот так пугать?

– А петь такое на посмешище добрым людям можно? Смотрите вон, как Товий над вами смеется! – Товий и впрямь улыбался, глядя на расшумевшуюся няньку. – Скажи, Товий, что бы ты делал, если бы твоя невеста вздумала петь такие песни?

– Я бы тут же стал ей подпевать!

– Да ну вас всех! И не сметь при мне петь глупых песен! Спойте-ка лучше «Мой барашек потерялся».

Мариам засмеялась и послушно запела детскую песенку про потерявшегося барашка, но при этом она закатывала глаза, вздыхала в паузах и как-то незаметно исхитрилась так изменить мелодию невинной детской песенки, что в ней явственно зазвучало любовное томление. Все слушали ее, хихикая, одна только старая нянька ничего не заметила и сидела у догорающего костра, довольная своей бдительностью и послушанием молодежи.

– Ты что такая грустная, Евфимия? – спросила Мариам, закончив песню про барашка.

– Да так… Знала бы ты, Мариам, как я устала от нашей Фотинии!

Рядом с девушками сидел Товий.

– Евфимия, но песня ведь и вправду глупая!

– Что ты нашел в ней глупого? Песня как песня…

– Ну, подумайте, девочки, что поет эта глупышка: «Если смерч тебя встретит жестокий, знаю я, ты пред ним не отступишь!»

– И что же тут глупого? – спросила Мариам.

– Сестричка, только последний дурак, завидев вдали смерч, не поспешит сойти с его пути и укрыться от него вместе со всем своим караваном.

– Если он так же осторожен, как ты! – засмеялась Мариам.

– Да, я осторожен, когда иду по пустыне с караваном, и на смерч с саблей наголо не полезу, меня вы на такую глупость и не пытайтесь уговорить своими сладкими голосками!

– А если бы эфталиты все же полезли на стены Эдессы, смог бы ты один защищать проход, как… как Леонид и триста спартанцев? – спросила Евфимия.

– Конечно же, нет. Но я очень надеюсь, что сражался бы наравне со всеми и выстоял бы до конца битвы. Впрочем, ни о каких особенных подвигах я никогда и не мечтал, я купец, а не воин.

– Жаль… – тихо сказала Евфимия. – А няня зря рассердилась на песню, ничего в ней нет дурного. Это ведь всего только песня…

– Смотри, вот сведут твою няню от вас ваши постоялицы-харранки, сама плакать станешь! – сказала Мариам.

– Не сведут! – вздохнула Евфимия. – Они бы рады и даже уже намекали на это, да разве Фотинию кто сможет от нас сманить? Она сказала, что пойдет со мной в приданое, когда я выйду замуж, чтобы еще и моих детей мучить.

– Товий, иди вперед и скажи госпоже Софии, что мы уже все закончили в саду, пусть готовит угощение! – скомандовала Мариам. – У нас тут девичьи разговоры пошли, нечего тебе их слушать.

* * *

– А когда эти готфы вернутся на постой? – спросила Софию Фотиния.