Долгих удивленно на него воззрился:

– Это еще почему?

– Потому что вы ничего им не расскажете, – так же спокойно ответил Глеб.

По бледным губам реставратора змейкой скользнула усмешка. Он поправил пальцем очки и сказал:

– Ошибаетесь, Корсак. Я не имею права скрывать эту тайну от общественности.

Корсак уставился на Долгоносика тяжелым взглядом. Тот слегка поежился и повернулся к Лизе.

– Елизавета Андреевна, – заговорил он, – урезоньте своего братца. Объясните ему, что мы не имеем права скрывать нашу находку.

Лиза посмотрела на Корсака, затем перевела взгляд на Долгоносика и твердо произнесла:

– Вы никому об этом не расскажете, Семен Иванович.

– Но позвольте…

– Я владелица картины, мне и решать. И я уже сообщила вам о своем решении.

– Но, Елизавета Андреевна… – растерянно забормотал Долгих. – Вы должны… В конце концов, вы обязаны…

В глазах реставратора читалось отчаяние. Сенсация, а вместе с ней и дивиденды, которые она сулила, ускользали, и он ничего не мог с этим поделать.

– Хорошо, – выговорил Долгих сдавленным голосом. – Видимо, у вас есть резон замалчивать это открытие. И, раз уж вам так угодно, я… я тоже буду о нем молчать.

– Вот и славно, – кивнула Лиза. Она снова сверила рентгеновский снимок с картиной и спросила: – Слушайте, а что означает эта надпись на срезе книги? Ultimam cogita!

– Думай о последнем, – сказал Глеб.

– Думай о последнем? И зачем она здесь?

– По всей вероятности, это девиз Тильбоха, – сказал Корсак. – Фламандцы часто украшали портреты девизами того, кто на них изображен.

– «Думай о последнем»… – задумчиво повторила Лиза. – Это что-то вроде «мементо мори»? Как грустно.

Долгоносик угрюмо посмотрел на Корсака.

– Я смотрю, вы неплохо разбираетесь в искусстве, – проговорил он.

– Разбирался когда-то.

– Что ж, в таком случае вы, вероятно, сможете объяснить, каким образом епископ Феофил и этот ключ попали на картину?

Глеб посмотрел на доску и сказал:

– Пожалуй, могу попробовать. Только для начала нужно определить, к какому времени относятся правки. Может, их сделал сам Тильбох? – Корсак перевел взгляд на реставратора и прищурился. – Семен Иванович, Лиза говорила, что у вас есть лампа Вуда?

В угасших было глазах Долгоносика вновь зажглось подобие интереса.

– Лампа есть, – сказал он.

Корсак развел руками:

– Ну так действуйте.

– Прямо сейчас? – неуверенно проговорил Долгих и посмотрел на Лизу.

– А зачем ждать? – ответила она.

Улыбка девушки воодушевила реставратора.

– Да-да, вы правы! – пробормотал он, встал с кресла и вышел из комнаты. Через минуту Долгих вернулся, неся в руках лампу, укрепленную на треножнике. Он поставил треножник на пол и придвинул к Тильбоху. Глеб, который до сих пор никогда не видел лампу Вуда, следил за действиями реставратора с нескрываемым интересом.

– Выключите свет и задерните штору! – скомандовал Долгих.

Глеб выполнил указание. Комната погрузилась в густой полумрак. Ультрафиолетовые лучи упали на поверхность доски.

– Удивительно! – восхищенно проговорил Долгих. – Видите? Имитация картины на стене и изображение ключа совсем черные!

– И что это значит? – спросил Корсак.

– Свет лампы вызывает флуоресцентное свечение старинных красок и лаков, – ответила Лиза. – Более поздние подправки остаются темными.

– Это значит…

– Это значит, что епископ Феофил, продавший душу дьяволу, и ключ, лежащий на столе, появились на картине гораздо позднее, – объяснил реставратор. – Я бы сказал, что этим дорисовкам чуть больше ста лет. Можете раздвинуть шторы и включить свет.

Троица вновь расселась вокруг журнального столика. Реставратор выглядел оживленным. Он протер салфеткой круглые очки с синими стеклами и водрузил их на длинный нос.

– Елизавета Андреевна, должен вам сказать, что я поражен. И как человек, и как профессионал. Не каждый день сталкиваешься со столь искусной фальсификацией.

– Понимаю ваш восторг, и все-таки… Что за варвар мог это сделать? – недоуменно проговорила Лиза, поглядывая на картину.

Долгоносик улыбнулся:

– Вероятно, он был очень тщеславен и хотел оставить след в истории искусства. Хотя бы и таким способом.

– Да, но посмотрите, как он прорисовал детали. Монах, реторты и это желтое облако… Это же просто шедевр!

Долгоносик пожал сутулыми плечами:

– Значит, фальсификатор был не лишен определенного таланта. Непонятно только, почему он выбрал столь жуткий сюжет, как продажа души дьяволу? И зачем закрасил свечу? И что за ключ нарисовал на ее месте?

– Все это неспроста, – задумчиво сказал Корсак, доставая из кармана сигареты. – Он явно подражал фламандцам, а эти ребята ничего не изображали зря. Ключ и картина – символы.

– Или… подсказки, – тихо сказала Лиза.

– Какие? – не понял реставратор.

Лиза пожала плечами:

– К разгадке какой-нибудь тайны. Вы, Семен Иванович, забыли три самых главных вопроса.

– Вы о чем? – продолжал недоумевать Долгих.

– Первый вопрос: какую дверь можно открыть этим ключом? Второй: что за ней скрывается? И третий, самый главный: кто сделал поправки?

Корсак щелкнул зажигалкой. Долгоносик посмотрел в его сторону и простонал:

– Я же просил…

– Извините, запамятовал. – Глеб жадно затянулся и потушил сигарету.

– Что за человек, – пробурчал Долгих, демонстративно зажимая нос платком.

Лиза глянула на него с легкой усмешкой, затем обратилась к Корсаку:

– Вы знаете, кому принадлежала картина сто с лишним лет назад?

Глеб кивнул:

– Московскому парфюмеру Генриху Брокару. У него была большая фабрика на Мытной. Знатный был господин. Снабжал мылом, духами и одеколоном пол-России.

– И что с его фабрикой случилось потом?

– То же, что и с остальными, – ответил Корсак. – Национализация. Впрочем, ничто не исчезает бесследно. Фабрика действует и поныне, только называется она «Новая заря».

– Откуда вы знаете?

– Я журналист, – просто ответил Корсак. – Знать все и обо всем – моя профессия.

– Про Брокара вам любой москвич расскажет, – угрюмо заметил Долгих. – И, кстати, если картина принадлежала ему, это многое объясняет.

– Что именно? – повернулась к нему Лиза.