- Чем больше ты говоришь, тем больше я подозреваю обратное, - сказал Марку.

- Почему?

- Кажется, ты намеренно хочешь показаться счастливой.

- Но так и есть. Мне нравится проводить время с детьми.

Тут-то он углядел серебряный огонек поверх ее головы, принюхался и почувствовал тонкий аромат хвои. Марку подошел к ней вплотную, толкнул дверь и увидел небольшую елку, украшенную огнями, гирляндами и игрушками, а божественный аромат наполнял комнату праздником. Он тут же почувствовал ностальгию.

С минуту он молчал и смотрел на дерево, затем глубоко вздохнул, пытаясь справиться с нахлынувшими воспоминаниями, и сказал:

- Я думал, мы договорились: никаких деревьев и украшений…

- Я никогда не соглашусь, - в сердцах ответила она и скрестила руки на груди.

- Не важно. Ты здесь и будешь выполнять то, что я скажу.

- Нет, я здесь, потому что ты смог доверить своих детей только мне.

- Я не праздную Рождество, Моне.

- Прекрасно, но какое право ты имеешь лишать их праздника? Им нельзя насладиться красотой и волшебством?

Я поняла, ты скорбишь, но дети? В чем они виноваты? Вместо того чтобы помочь им пережить потерю матери, ты наказываешь их еще больше. Ты превращаешь утрату матери в утрату надежды.

- Чепуха! - перебил он.

Голос стал громче, жестче. Он начинал закипать. Моне испытывает его терпение. Он прикрыл за собой дверь и оказался в ее комнате.

- Ты слишком долго прожила в Англии. Тебе промыли мозги. Идея Рождества - сплошная коммерция.

- В Сицилии Рождество совсем не то, нет мыслей о елке, украшениях и подарках. Я дарю детям подарки на Крещение, увидишь, как они ждут Бефану и радуются конфетам и подаркам. Они получают игрушки и сладости, если вели себя хорошо. Это наша семейная традиция, наше наследие. Нам не нужно это твое британское Рождество.

Она помолчала, затем тряхнула головой.

- Прекрасно. Им не нужен праздник, тебе не нужен, а мне нужен. Рождество - неприкасаемый, священный праздник, я не собираюсь от него отказываться. Если тебя это не устраивает, отправь меня обратно в Лондон. Ты не прав, и точка. Более того, ты отвратителен.

- Отвратителен? - Он сорвался на крик.

- Именно, - сказала она и вздернула указательный палец вверх.

Он отступил, удивленный.

- Ты ужасен. Я понимаю, ты остался с тремя детьми и с разбитым сердцем, но взгляни в глаза жизни, прими ее, прими боль и исцелись сам и исцели сердца своих детей. Мне жаль Витторию, любую женщину, потому что ты не готов отпустить прошлое.

- Дети…

- Не в них дело, - перебила она, - в тебе. Ты зол на Бога, на себя, на жизнь. Пока ты не разберешься со своими тараканами в голове, новые жены не помогут. А дети страдают.

Это стало последней каплей. Ярость переливалась через край. Он подбоченился и заревел:

- Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне?

Ее глаза тоже метнули искры.

- Как смеют другие молчать?

- Хватит. Утром ты уберешь дерево.

- Нет.

- Тогда это сделаю я.

- Если тронешь дерево, я уйду. Хочешь уволить меня, пожалуйста. Я приехала, чтобы помочь, и хочешь ты того или нет, тебе придется считаться со мной, как с равной.

- Я плачу тебе, значит, ты моя работница.

- Мне не нужны твои деньги. Уважение - вот чего я хочу.

- Прекрати, ты перегибаешь палку.

- Нет, я пытаюсь быть честной. Не могу больше переживать за твое сердце. Марку, ты человек, а людям свойственно ошибаться.

- Ты закончила? - процедил он сквозь зубы.

- Нет. Я не собираюсь скакать вокруг тебя, как цирковая собачка. Не стану притворяться, что все хорошо, когда я так не считаю. Я не боюсь тебя, и не важно, что ты обо мне думаешь. Я всегда знала твое отношение и твоего отца. Именно поэтому я уехала из Палермо, я не была равной.

Слова слетали с языка быстрее, чем она соображала. Накипело.

- Ты бы с удовольствием затащил меня в постель, - добавила она, - но ты никогда не уважал меня настолько, чтобы жениться.

- Что ты несешь?! - процедил он, ощутив, что терпение его истончалось и грозило вот-вот лопнуть.

- Я слышала ваш разговор с отцом той ночью. Он спросил, предохраняешься ли ты, потому что нельзя быть глупцом и купиться на мои козни. Он сказал, что я не та, на которой ты женишься. - Голос Моне дрогнул. - Я слышала каждое слово. Думаю, так было задумано. Он хотел, чтобы я услышала, что я шлюха, такая же, как мать.

- Он не называл тебя шлюхой, - возразил Марку удивленно.

Он и не подозревал, что голос его отца будет так отчетливо звучать за закрытой дверью. Неудивительно, что Моне так расстроена. Она сдерживала злость все эти годы, и теперь ее было не остановить.

- Ты прав, он использовал другое слово, сицилийское, ругательное, но по сути это одно и то же. Смысл в том, что я незаконнорожденная и не могу быть частью вашего общества.

- Он старался предостеречь меня как старшего сына и наследника.

- Он твой отец, - сказала она, поджав губы.

Слезы заблестели в ее прекрасных глазах.

- Но неприятность обернулась благом. Это позволило мне порвать с тобой и начать жить заново, самостоятельно и независимо.

- Он обидел тебя, прошу прощения за него.

Она гордо вздернула подбородок, и слезы повисли на кончиках нижних ресниц.

- Я рада, что ты не вступился за меня тогда. Этот разговор, как ведро холодной воды, пробудил меня ото сна, раскрыл мне глаза.

Марку не знал, что делать, как ее остановить. Слова, резкие, больные, откровенные, жалили его. Неужели поэтому она утром собрала вещи и попросила отвезти ее в аэропорт?

- Ты должна была сказать мне, что все слышала, - произнес он.

- И что бы ты сделал? Сказал бы, что я ослышалась? Что не так поняла? Сейчас это не имеет значения. Семья, дети - вот что главное. Пора разобраться с горем и научиться любить детей, да так, чтобы не нужна была какая-то женщина, которая придет и сделает за тебя всю работу. Прекрати оглядываться и начни жить настоящим. Твои дети просто ангелы, сообразительные, умненькие, добрые и веселые. Они идеальные. И такие маленькие. Все, что им нужно, - чтобы кто-то любил их и веселился вместе с ними. Пусть это будешь ты, а не чужой человек.

Ее слова все сильнее пронзали броню бесчувственности, в которую он облачил сердце после смерти Галеты.

- На сегодня хватит.

- Тогда уходи.

- Ты меня провоцируешь.