- Ты не видишь очевидного.

Он подался вперед.

- Имеешь в виду себя?

Каждый раз, когда он делал шаг вперед, она отходила.

- Нет, своих детей.

Она обогнула стол и стояла почти спиной к стене.

- Ты все еще злишься, что я не вступился за тебя перед отцом.

- Тогда, восемь лет назад, я злилась. Мне было горько и больно, но это в прошлом. Я здесь, чтобы помочь.

- Я хотел, чтобы ты следовала моим указаниям, и все, - сказал он, загоняя ее в угол.

Она уперлась спиной в холодную каменную стену. Пришлось, гордо вскинув голову, встретиться с ним.

- Не испытывай мое терпение, - предупредил он. Его глаза горели мятежным пламенем.

- Ты лентяй.

- Лентяй? - переспросил он ошарашенно.

Ее золотисто-коричневые глаза метали молнии. Она скривилась в ухмылке.

- Именно. Не хочешь делать сложную работу. Хочешь, чтобы все само собой уладилось по щелчку пальцев. Но позволь огорчить, так не бывает. Потом будешь горько жалеть, что не послушал меня.

- Я жалею, что привез тебя в Кастильо.

- Отправь меня домой завтра утром, мы оба станем счастливее.

Миниатюрная, она едва доставала ему до плеча. Ее трясло от напряжения, гнева, а он каким-то неведомым образом стремился к ней, как мотылек к огню. Марку хотелось прикоснуться к ее нежной коже, поцеловать, прижать к себе и за пару минут сделать своей прямо у этой стены. Он подошел вплотную, оперся руками о стену, заблокировав ей пути отступления, и наклонился.

Она чувствовала то же возбуждение, он мог поклясться.

Когда Моне уехала в Лондон восемь лет назад, он не переставал хотеть ее. На расстоянии с этим жить легче, особенно если под боком красивая жена, готовая к ласкам.

- Ты обещал, что не прикоснешься ко мне, - произнесла она, задыхаясь.

Он услышал подвох в ее голосе. Грудь ее вздымалась, дыхание стало глубоким и тяжелым. Моне не могла противостоять соблазну. Она сгорала от желания, как и он.

- Я и не собирался, - ответил Марку и еще ниже наклонился.

Теперь их губы почти соприкасались, он чувствовал, как от нее исходит жар, как она дышит. Воздух между ними накалялся. Марку был опьянен ею, просто находясь рядом.

Моне сглотнула. Он видел это и также, как стиснулись зубы. Ее губы, пухлые, медоточащие, сводили с ума, ему хотелось немедленно припасть к ним и упиваться до самозабвения.

- Я знаю, ты хочешь, - пролепетала она. Голос низкий, грудной, с хрипотцой.

Он сразу подумал о сексе и грехе.

Он вожделел запретный плод.

- Да, - прохрипел он, - но я этого не делаю.

Он согнул локти и чуть не прикоснулся к ее губам. Это пытка. Он чувствовал тепло ее кожи, запах шампуня. Он уставился на розовый бантик ее губ. Такие чувственные. Он хотел заявить права на эти губки, на нее…

Тело напряглось до боли, промежность стонала. Его ощущения подпитывались ее запахом и жаром. Почему именно она срывает ему голову? Как такое может быть?

Щеки ее горели манящим румянцем. Она закусила нижнюю губу. У Марку свело промежность, настолько сильно было его желание овладеть ею. Он впился костяшками пальцев в стену, чтобы хоть как-то отвлечься. Ее губы, ее грудь, вкус ее тела…

Моне тряхнула головой, чтобы прийти в себя.

- Один из нас должен уйти.

- Из комнаты?

- Нет. Покинуть Кастильо.

Она моргнула и открыто взглянула на него. Глаза ее теперь были темные, почти черные. Марку показалось, что ей больно это говорить, ему самому стало не по себе.

Он еще раз стукнул по стене костяшками пальцев, чтобы было больнее, отрезвляюще.

- Мы не можем находиться в одном здании.

Колючая правда. Для них обоих оставаться здесь опасно. Это пытка, каждый день. Марку ненавидел чувствовать свою слабость, тем более так сильно. Но потерять ее снова…

Она никогда не была его. Почему он не может принять это и смириться?

- Ты нужна детям. Я нет, - быстро произнес он и, оторвавшись от стены, сделал шаг назад.

Это усилие опустошило его.

- Я уезжаю завтра утром, - решил он.

- Хорошо, если ты не уедешь, уеду я.

Моне опустилась на краешек кресла, когда Марку закрыл за собой дверь. Сердце колотилось как бешеное, она еле дышала.

Никогда еще ей не хотелось целоваться так сильно, как сейчас.

Она мечтала, чтобы он отбросил сомнения и поцеловал ее там, у стены… и не нежно, а жестко, страстно, требовательно.

Руки так и чесались, чтобы прикоснуться к нему, а тело трясло от желания. Если бы он схватил ее за руки, пригвоздил к стене, чтобы она не могла пошевелиться, зацеловал бы ее до беспамятства, а затем овладел ею стоя, задрав повыше ночную сорочку.

Как невероятно чувствительно стало ее тело. Она обхватила себя руками и прижала к груди. Как бы она хотела, чтобы сейчас там были его руки, сжимали налитые соски! Она представляла его горячие губы на коже…

Боже…

Именно это она оставила тогда в Палермо и бежала. Сейчас она старше и уверенней в себе. Она желала его не потому, что хотела заполнить пустоту внутри себя, а потому, что именно от его рук она сгорала, и ей это безумно нравилось.

Моне откинулась на спинку кресла и тяжело вздохнула. Конечно, она не собиралась целовать Марку, тем более ложиться с ним в постель, но желание отдаться разрывало ее изнутри. Даже по возвращении в Лондон сложно будет забыть, как он сводил ее с ума в Кастильо.

Марку стоял у окна и смотрел на падающие хлопья снега. Было уже глубоко за полночь, но сон не шел. Бессмысленно ложиться, когда мозг пытается обработать то, что было сказано сегодня вечером. Все эти годы он думал, что Моне уехала, потому что ей было противно общаться с ним после того поцелуя. Он казнил себя, что предал ее доверие, унизил. Она воспринимала его как брата, который заботится, а он… Теперь он понял, почему она посмотрела на него как на врага, когда он вернулся в комнату после разговора с отцом.

Долгие годы он не мог думать о ней без самобичевания. В ту ночь она не сказала правды. Ее уязвили слова отца и то, что Марку не вступился за нее. Меж бровей залегла морщина, когда он вгляделся в белую пелену за окном.

Жить рядом с ней еще тяжелее, чем врозь. Как только он оказывался возле нее, опасный, вязкий голод наполнял его, накалял кожу изнутри. Он хотел прикасаться к ней, вкушать ее, узнавать ее снова и снова, чтобы она дрожала от его ласк и рассыпалась на части в экстазе.

В брюках становилось тесно, когда он думал о ней, пульс стучал как бешеный, а в сумке лежало кольцо для Виттории… Разум твердил: Виттория подходит лучше, она не подрывает его спокойствия и контроля.