— Долго жить буду. Что случилось? Чем тебе мой раб помешал?

— Этот… — гоплит попытался подобрать достойный эпитет к моему Сократу, не смог и продолжил. — Он кинулся мне под ноги, выбил чашу с мукой, и всё — она смешалась с пылью! Где я ещё возьму муки? Торговцы подняли цены, а в обозе нет ни зёрнышка. Персы вчера всё под чистую выгребли.

Гоплит оскалился и замахнулся на Сократа. Старик юркнул за мою спину, а я поднял руку.

— Ладно, ладно, брат, успокойся.

Что ж, мужик имел право на компенсацию. Можно, конечно, придраться, мол, сам виноват, смотреть надо под ноги, но здесь косвенно и моя вина присутствует, так что проблема требовала решения. Народ в лагере начал просыпаться, в нашу сторону поглядывали люди и их взгляды были однозначно на стороне гоплита.

— Сократ, ты вчера говорил, что нажарил ячменных лепёшек?

— Да, господин.

— Отдай ему.

— Но, господин, у нас больше ничего нет.

— Отдай.

Выказывая всем своим видом недовольство, Сократ вынул из повозки деревянный поднос, на котором стопкой лежали лепёшки. Гоплит сглотнул.

— В расчёте? — спросил я.

Он кивнул.

— Ты мог прогнать меня, и я бы не стал спорит, — гоплит смотрел мне в глаза. — Но ты такой же справедливый, Андроник, как твой отец, и в моём лохе об этом узнают все.

Я хлопнул его по плечу, дескать, по-иному и быть не могло, он забрал лепёшки и ушёл.

— А что будем есть мы? — выбивая из хитона муку, вздохнул Сократ.

— Продай что-нибудь. Повозку, вола, свою задницу…

— Моя задница, господин, никому не нужна, она слишком старая, а вот… — он перевёл взгляд на Николет.

Я сунул кулак ему под нос.

— Только попробуй, самолично выпотрошу.

— Что вы, я имел ввиду её серьги, — обиженно проговорил Сократ. — Только серьги. Этот пройдоха Дарьюш давно на них зарится. Он даст за них и зерна, и масла, и… И я думаю, дней на пять этого хватит.

Серьги в ушках Николет смотрелись элегантно — две искусных золотых змейки, переплетённые между собой в жарких объятьях. Вряд ли это мой подарок, скорее всего, отца. Николет тут же отцепила их и протянула мне. Я покачал головой.

— Оставь себе. Я придумаю что-нибудь.

Забираться обратно под повозку смысла не было. Лагерь с каждой минутой становился оживлённее, и каждый стремился посмотреть, что у нас происходит, а любить Николет при таком количестве зрителей у меня не получится. Хотя она, я думаю, была бы не против.

— Что ты там говорил о Клеархе? — повернулся я к Сократу.

— От персов прибыли послы. Господин Клеарх собирает стратегов, чтобы обсудить их предложение. Они сейчас на берегу Евфрата…

— Я не стратег.

— Но вы его сын, пусть и незаконнорожденный.

— Незаконнорожденный?

Вот значит, кто я. Пришла пора узнать немного о своём прошлом, дабы не изображать на лице тупое непонимание, когда задают элементарные вопросы.

— А что ты знаешь про мою мать?

Сократ закашлялся.

— Но как же, господин… Вы забыли?

— Забыл, да. Рассказывай.

— Не смею.

— Рассказывай, или я продам тебя Дарьюшу. Сколько ячменя он за тебя даст?

Сократ развёл руками.

— А что тут рассказывать? Она служила в Коринфе при храме Афродиты, ну и вы понимаете, что с ней делали мужчины. Ваш отец делал то же самое, а когда она родила, признал вас своим сыном. Он мог не признавать, но, говорят, вы так вцепились ручонками в его бороду, что он поверил в ваше родство. Он приобрёл в предместьях Афин дом и переселил в него вашу мать. После её смерти он отвёз вас в Спарту.

— Дальше?

— Отец отдал вас в агелу — закрытую школу для спартанских мальчиков. Вы не имели права на это, потому что не были рождены в Спарте, однако Клеарх как-то сумел уговорить эфоров. У вас появился шанс стать полноправным гражданином, хоть и с некоторыми ущемлениями, но незадолго до окончания обучения вы жестоко избили двоих молодых спартанцев, уже получивших права граждан. Они назвали вас…

— Сыном рабыни, — догадался я.

— Именно. Одному вы сломали руку, другому рёбра. Эфоры посчитали вас несдержанным и отказались давать гражданство. После этого вы с господином Клеархом уехали в Византий[14], захватили власть в городе, а когда против вас поднялись малоазийские греки, сбежали в Великую Фригию и поступили на службу к Киру, царевичу персов.

— А Николет… Говорили, она была наложницей отца?

— Побойтесь Зевса, какой наложницей? Она гетера из Сус[15]. Вы подцепили её во Фригии. Господин Клеарх хотел женить вас на благородной девушке из Византия, дабы узаконить захват власти, но вы так прикипели к этой развратной девчонке, что пообещали убить себя, если господин Клеарх будет настаивать на своём решении. Господин Клеарх настаивать перестал, но и сыном вас называть отказался.

Теперь понятно, почему меня так тянет к Николет. Это чувства Андроника. Да и мне она тоже понравилась.

— Ну а ты откуда взялся?

— Вашу память определённо проглотил Кронос. Я с вами с самого рождения. Кормил вас, менял пелёнки и, поверьте, менее всего ожидал получить в благодарность за многолетнюю службу пяткой в голову. — Сократ погладил лоб. — Это так больно. Я имею ввиду своё сердце.

Сократ пустил слезу, но глазки внимательно следили за моей реакцией.

— Не ной. Сделай, как я велел. Продай повозку, вола. Купи что-нибудь поменьше, осла, например, и еды. И помоги мне собраться.

Сократ засуетился, вытащил перевязь с мечом, панцирь. Николет стояла в стороне, на лице её застыло разочарование. Я взял её за руку.

— Я должен идти к отцу.

— Мы не были вместе уже семь дней, — её голос дрогнул. — Вы больше не любите меня, господин?

— Люблю. Но обстоятельства… Всё не так просто, пойми. Я должен помочь отцу.

— Вы всё время так говорите, хотя обещали быть только со мной. Но вы чаще видитесь с отцом или с этим рыжеволосым уродцем Энисфением.

— А Энисфений тут причём? — не понял я.

Николет отвернулась.

— Вам надо поторопиться, господин, — подавая мне меч, сказал Сократ. — Все уже собрались, ждут только вас.

Я кинул перевязь меча через плечо и направился к реке. Скоро я вернусь к Николет, утащу в какие-нибудь заросли и то, что я с ней сделаю, услышит весь лагерь.

Стратегов я увидел почти сразу. Они стояли на берегу Евфрата: Менон, Ксенофонт, Феопомп, Проксен и ещё несколько человек. Я знал имена каждого, они возникли в моей голове одновременно с пониманием их положения и заслуг, как будто память Андроника после рассказа Сократа начала просыпаться. Что ж, это очень даже не плохо, ибо жить