Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пельтасты пошли обирать трупы, а гоплиты перестроились в три колонны и двинулись к лагерю. Чем ближе мы подходили, тем крепче становился запах дыма, хотя сами дымы уже сошли на нет, и лишь несколько бледных струек поднималось вверх. Навстречу шли люди. Они останавливались, смотрели на нас. Колонны начали разбиваться на отряды, на группы. Возле фисташковой рощицы я увидел Сократа. Старик всматривался в лица гоплитов, вытягивался в струну. Увидев меня, облегчённо выдохнул.
— Вы живы, мой господин, — залепетал он. — Как я рад. Как рад. Идёмте же, я приготовил ваши любимые ячменные лепёшки и выменял у этого пройдохи Дарьюша немного оливкового масла. Я знал, что после сражения вы проголодаетесь…
— Где Николет?
Пожалуй, этот вопрос беспокоил меня более всего.
— Нашли о ком беспокоиться, — пожал плечами Сократ. — Ждёт возле повозки. Целый день смотрела, как вы сражаетесь. Но что она могла увидеть кроме пыли? Разумеется, ничего. Да ещё с такого расстояния. Я бы на вашем месте, господин Андроник, отправил её домой или выменял на мешок ячменя, наш-то уже почти весь закончился. Последние остатки из углов выгребаю. Что есть будем?
— Тебя съедим.
— Помилуй меня Радамант[13]. Вы шутите, господин Андроник, а я серьёзно. Персы разграбили все запасы продовольствия. Помните повозки, в которых царевич вёз зерно? Так вот, их больше нет. Как это ни печально, но скоро мы действительно начнём поедать друг друга.
Сократ балаболил не переставая, жаловался на всё, что видел, и на всех, кого знал. От его болтовни у меня снова разболелась голова. Мне хотелось бросить щит, копьё… Собственно, а почему я всё это несу? У меня же есть раб.
Я всучил оружие Сократу, тот покряхтел, но спорить не осмелился, и правильно сделал, иначе я его самого на ячмень поменяю.
Когда мы добрались до своей повозки, солнце зашло за Евфрат, и на небе проступили первые звёзды. Ксенофонт кивнул на прощанье: до завтра, — а я подумал, что до завтра не доживу. Болело всё тело, каждая его клеточка. Ноги подгибались. Я скинул панцирь, надеясь, что наступит хоть какое-то облегчение. Не наступило. Николет подала чистой воды, и мокрой тряпочкой стала обтирать мне лицо. Каждое её прикосновение было чудом. Мне хотелось приласкать её, наложить лапу на грудь. Зря что ли я её у папаши уводил? И, похоже, она сама меня не сторонилась. Но сил хватало лишь на то, чтобы вяло улыбаться.
Сократ подал на деревянном подносе лепёшку, отдельно в миске оливковое масло. Но еда в горло не лезла.
— Вы слишком устали, мой господин, — пропела Николет. — Вам надо отдохнуть.
Я положил голову ей на колени и закрыл глаза. Её тонкие пальцы погладили меня по щеке, по лбу, запутались в волосах. Это так успокаивало. Я блаженно выдохнул и уснул.
Калибровка 4.0
Я стоял на углу магазина деликатесов Морица Шиллера в форме комиссара австрийской полиции и читал «Neue Freie Presse» от двадцать четвёртого июня. Погожий солнечный денёк отражался в широкой кокарде золотистыми бликами и отсвечивал праздничными огоньками в стёклах дома напротив. По набережной ехали коляски, вдоль каменной балюстрады прогуливалась публика. Две девочки в белых воздушных платьицах, одна лет шести, другая постарше, подскочили к разносчику сладостей и наперебой начали требовать пастилы. Я искоса посмотрел на их папашу, щеголявшего в новомодном клетчатом костюме и жёлтых штиблетах, и с раздражением подумал, что не вовремя он вывел на прогулку своих дочерей.
Когда часы на ратуше пробили одиннадцать, я сложил газету и сунул её за пазуху. С улицы Франца Иосифа вывернула конка, загрохотав колёсами по рельсам. На Латинскому мосту выстроилась команда полицейских. Несколько жандармов с винтовками перекрыли набережную возле кафе «Mostar». Я поднял голову, посмотрел на крыши. Последнее время усилиями хаупткомиссара фон дер Эшенбаха туда стали направлять лучших стрелков городского управления, чтобы быстрее и эффективнее предупреждать намечающиеся преступления. На мой взгляд, это не имело смысла. Определить в толпе злоумышленника до того, как тот начнёт действовать, невозможно. Разве что у тебя есть фотографическая карточка подозреваемого или хотя бы словесное описание. Но даже в этом случае люди наверх не смотрят, и лиц не видно.
Сегодня крыши были пусты. Первоначально маршрут эрцгерцога должен был проходить по улице Франца Иосифа, но из-за неудачного покушения сербских националистов его изменили. Теперь, после корректировки, кортеж решили направить по набережной и дальше, минуя центр, в сторону госпиталя. Генерал-губернатор Потиорек чётко указал цель, и пока эрцгерцог находился на торжествах в ратуше, велел выставить посты вдоль всего пути.
Я прошёл по тротуару вперёд, поставил ногу на ящик чистильщика обуви. Старик Миклош привычно заширкал щётками. На моё место возле магазина встал паренёк в широком не по размеру пиджаке. Я присмотрелся. Со стороны он походил на фабричного рабочего. Невысокий, короткая стрижка, в глазах озорство и недельная усталость. Чем-то он походил на Сэма Колокольчика — то же неуёмное самодовольство и уверенность, дескать, я всех победю.
Может быть, действительно победит, кто знает. А вот я проиграю.
Обидно, но что бы ни случилось, я всегда проигрываю. И всегда оживаю. Но уже в другом месте, с новыми знаниями и старыми воспоминаниями. Что со мной происходит? И почему именно со мной? После первых двух калибровок я думал, что это некое путешествие по времени, которое должно привести меня в определённую точку. Оттуда я начну возвращение в исходный пункт, либо остановлюсь и… и не важно что, лишь бы остановиться. Надоело умирать, это как минимум больно. Но непонятный случай продолжал кидать меня с места на место, из эпохи в эпоху, заставляя решать какие-то одному ему ведомые задачи. Вот и сегодня я должен…
Двери магазина Морица Шиллера распахнулись, и вместе с очередным покупателем на улицу вырвались шипящие звуки граммофона:
Устал я греться
У чужого огня,
Но где же сердце,
Что полюбит меня.
Живу без ласки,
Боль свою затая,
Всегда быть в маске —
Судьба…
Двери закрылись. Ах, милая Австрия, благословенный Имре Кальман. Как это про меня! Устал я греться…
Набережная оживилась, со стороны кафе послышался рокот мотора. Я бросил чистильщику монету и отошёл к краю тротуара. По брусчатке медленно двигался автомобиль марки «Graf & Stift» с открытым верхом. В салоне сидели пятеро: водитель, офицер охраны, генерал Потиорек и
