Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Андроник, твой отец будет недоволен, если ты ослушаешься его приказа.
Мне хотелось бежать, рубить, упиваться кровью.
— Плевать! Где он вообще? — отмахнулся я.
Вдоль фаланги шёл Клеарх, остужая самых ретивых и возвращая их в строй. Ксенофонт указал на него пальцем.
— Вон он.
Я опешил. Мой отец Клеарх? Твою мать… Вот почему меня узнают и приветствуют. А я-то думал… Я-то думал: великий воин и прочая хрень. А на самом деле мажористый мальчик с завышенным самомнением.
Поравнявшись с нами, Клеарх ткнул в Ксенофонта пальцем. В мою сторону он даже не посмотрел.
— Стоим, ждём, с места не двигаемся.
— Чего ждать-то? — буркнул я. — Гнать персов надо, пока не очухались.
К сожалению, я не очень хорошо помню, что там Ксенофонт написал в своём «Анабасисе», только в общих чертах, и одна из черт утверждала, что наёмники в битве победили. Однако Кир погиб, и, по сути, победа обернулась пустышкой, ибо в результате греки были вынуждены отступить. Мне никогда не нравилась эта позиция. Что значит отступить? Надо сражаться, идти вперёд. В военном деле персы всегда проигрывали грекам. Не помогало ни численное превосходство, ни колесницы — всё ломалось о стальную фалангу. Поэтому надо идти дальше, на Вавилон, брать власть в свои руки и создавать эллинистическое государство. Может быть, именно для этого я сюда и попал? До прихода Александра Македонского ещё целых семьдесят лет. Успеем воздвигнуть такую державу, которая простоит века. Тысячелетия! Станем гегемоном, будем накладывать на всех санкции. Э-эх…
Меня так понесло в мыслях, что я начал пританцовывать. Надо рвать персов до конца. Нельзя стоять на месте и ждать.
Я подался вперёд.
— Отец…
Клеарх побледнел.
— Не смей… — зашипел он и с силой ткнул меня пальцем в грудь. — Слышишь? Не смей так меня называть… Сын рабыни!
И пошёл дальше.
Я посмотрел на Ксенофонта.
— Чё-то я не очень понял… А что случилось?
Ксенофонт дождался, когда Клеарх отойдёт подальше, и зашептал:
— Ты совсем выжил из ума, Андроник? Тебе повезло, что Клеарх взял тебя с собой в Персию, и даже назначил лохагом, а ты… Ты всё время его подводишь. Сначала перед эфорами[12], потом перед ареопагом Византия. А после того, как ты увёл у него наложницу… Я бы на твоём месте остерёгся напоминать ему о вашем родстве.
Я вспомнил Николет. Не она ли та наложница, которую упомянул Ксенофонт? Да, тут есть из-за чего обидеться: попа, тити, глаза. И вообще, получается, я никудышный сын и, скорее всего, незаконнорожденный. Байстрюк. Но если я такой плохой, почему он со мной таскается? Выгнал бы — и всех делов.
Мы простояли на месте часа два, изнемогая от жары в своих доспехах. Слава богу, река была рядом, и рабы регулярно подносили воду. На вкус она была противная и слишком тёплая, но уж пусть такая, чем одно только солнце. К исходу второго часа загудели трубы. Вдоль строя пробежал вестовой, выкрикивая возле каждого лоха приказ Клеарха:
— Царь захватил наш лагерь, много убитых! Разворачивайтесь! Будьте готовы к наступлению!
Наконец-то, хоть какая-то подвижка.
Фаланга развернулась на девяносто градусов. Перестроение прошло настолько чётко, что ни один ряд не разорвался и не отошёл от своего лоха. Левый фланг сделал поворот внутрь, а центр и правый фланг выдвинулись вперёд, довершая разворот. Теперь Евфрат протекал у нас за спиной, слева в небо поднимались четыре чётких конуса дыма — персы грабили греческий обоз. Прямо сосредотачивалась скифская конница. В атаку скифы не шли, лишь изредка бросали в нашу сторону стрелы, и приходилось приглядывать за ними и прикрываться щитами.
Я смотрел на дымы. Как там Николет, что с ней? Я видел её всего один раз, но она уже запала мне в душу. Да и Сократ, это суетливый старикан, тоже не казался чужим. Возможно, это были отголоски чувств Андроника. Если мне частично передалась его моторика, то и чувства должны были перейти по наследству, но всё равно я ощущал почти родственное беспокойство за свою собственность.
Показался отряд всадников в белых накидках. Ксенофонт кивнул, указывая на них:
— Не иначе сам Тиссаферн пожаловал.
Тиссаферн? Советник и полководец царя. Знакомое имя. Сегодня я уже слышал его или, вернее… Оно было в воспоминаниях возницы. Вот как! Значит, тот скачёк не глюк, я реально переместился в его тело во время боя, а потом вернулся обратно. Получается: я могу менять тела?
Скифы всей массой сорвались с места, завыли, в небо взвились стрелы. Мы подняли щиты, присели. Стрелы забарабанили по железу, Ксенофонт что-то сказал, засмеялся, я не расслышал, но тоже засмеялся, из солидарности. За спинами заворчали трубы, посылая нас вперёд. Слева, справа раздалось знакомое: держать строй!
Продолжая лить стрелы, скифы повернули вспять и разошлись, открывая длинный ряд персидской пехоты. Пока мы топтались на месте и пили гнилую воду, Тиссаферн собрал разбежавшуюся армию и снова двинул её на нас. А я предупреждал, что нельзя стоять. В итоге, мы потеряли инициативу, и ещё неизвестно, чем закончится новое сражение.
Но жаловаться было некому, да и бессмысленно. Я поднял копьё над головой. Оно стало заметно тяжелее, да и ноги тоже отяжелели, и руки, и щит. Я почти сутки не ел, не спал, плюс к этому жара, вонь, жажда. Я устал до такой степени, что хотелось плюнуть на всё, сесть, а дальше будь что будет. Устал, конечно, не я один — все, но своя усталость всегда ближе к телу, она кажется наиболее уставшей. То же самое случалось на затяжных пожарах, когда в экипировке под тридцать килограмм бегаешь туда-сюда по этажам, по подвалам, и приходится пересиливать себя, идти дальше, потому что если плюнешь и сядешь — кто-то погибнет.
Трубы за спиной сменили ворчание на резкий клёкот. Мы прибавили шаг. На этот раз нам противостояли не ровные шеренги тяжеловооружённых щитоносцев, а разрозненные группы вояк, собранные на скорую руку и отправленные в бой пинками. У кого-то было только копьё, у кого-то плетёный щит и короткий меч. Мы смяли их, втоптали ногами в сухую землю. Единственные, кто ещё представлял силу в этом разнообразии племён и народов — скифы, но они держались на расстоянии и лили и лили на нас стрелы.
Всадники в белых накидках развернули коней и растворились в поднятой ими же пыли, скифы помчались следом. Жалкие остатки персидской пехоты, бросая оружие, тонкими ручейками потекли по
