– Когда клиент берет графин воды, – ответила она Корантену, – он ничего не платит. Мы же обслуживаем его, моем стаканы и графин, да еще и платим за воду. Это ты считаешь честным?

Она сказала это так уверенно, что все сомнения у официантов отпали.

Я вернулась в кабинет и достала список молодых пар, которые в мае приходили на корабль, выбирая место для проведения свадьбы. Все обещали определиться до конца месяца, но никто не сдержал слова, что было как минимум невежливо. Я обзвонила их всех и напомнила о себе. Только зря потратила время. У большинства людей самодисциплина хромала на обе ноги. К тому же они были не способны признавать свои ошибки и сердились, когда кто-то призывал их к порядку. Воистину, настали времена полной распущенности.

Я наскоро перекусила у себя в кабинете, с умом подойдя к выбору еды: взяла легкие блюда, чтобы не клонило в сон, и отказалась от десерта, чтобы вместе с прыжками сахара не скакало настроение.

Только я доела, ко мне зашла Катель и попросила разобраться с инцидентом.

– Родриго твой подчиненный, так что вперед, – самодовольно сказала она.

Я отправилась в ресторан, чтобы принять у клиента жалобу.

– Мне принесли практически пустую тарелку. Знаете, это уже перебор…

Прозрачный кусочек рыбного филе был еле заметен на тарелке. К нему прилагалась такая же жалкая лужица соуса. И никакого гарнира.

Я взглянула на грифельную доску с меню.

«Покинутый окунь».

Родриго снова был в ударе.

– Понимаете, наш шеф-повар – адепт экспериментальной кухни.

– А почему тогда у моего коллеги полная тарелка еды? – кивнул он на своего товарища.

У подножия горы печеных яблок в луже крови лежал солидный кусок говядины. Судя по написанному в меню, это было «Идеальное преступление».

– Я сейчас разберусь с этим.

Применив все искусство дипломатии, я добилась от Родриго новой порции блюда, гораздо более внушительной.

Вторую половину дня я провела, исправляя замеченные еще утром недочеты. Постепенно мне становилось ясно, что стоило делать, а что нет. В голове мало-помалу выкристаллизовывалась норма, к которой должна была стремиться не только я сама, но и все сотрудники. Достичь ее и поддерживать – вот моя миссия на корабле. Чем больше я в нее верила, тем острее становилось мое зрение, я подмечала всё новые детали, всё новые несовершенства.

Недостатки самого корабля, каждого коллеги и даже клиентов не давали мне жить спокойно. Себя я судила еще строже, чем остальных.

Я, конечно, получала некоторое удовлетворение, исправив очередную ошибку, но приятное чувство улетучивалось, стоило мне заметить «остальное», все еще не идеальное и ожидающее моего вмешательства. Это напоминало видеоигру, в которой ты убиваешь нападающего, а на его месте тут же появляются несколько новых. И так без конца.

Меня раздражало буквально все. Официант, приветствующий пару самым банальным «Добрый вечер, мсье-дам». Другой официант, не потрудившийся застегнуть верхнюю пуговицу рубашки и демонстрирующий всем густую растительность на груди. Официантка, отвечающая на благодарность клиентов вульгарным: «Да не за что» – вместо достойного: «Пожалуйста, рада, что вам понравилось». Картины, перекосившиеся оттого, что Марко слишком резко повернул руль. Клиенты, которые не сдавали верхнюю одежду в гардероб, а вешали ее на спинки стульев, тем самым портя общий вид зала. Посетительница со слишком глубоким декольте. Похотливый взгляд ее соседа по столу и на удивление гордый вид ее спутника. Мужчина, смахивающий крошки на пол, и его приятель, зачем-то решивший вылить содержимое бокала в цветочный горшок. Очень пожилая дама, которая, обратившись ко мне, положила дрожащую руку на мою белую блузку и оставила на ней пахучие креветочные пятна…

Весь мир казался мне неправильным. Я все больше погружалась в пучину отчаяния, понимая, что не в силах это исправить.

В шесть часов, как и предполагалось, я провела общее собрание. Оно тоже тяжело далось. У меня не было опыта, и я понятия не имела, как должны проходить подобные мероприятия. Утренняя уверенность давно испарилась, и мне хотелось провалиться сквозь землю. Нет, я не боялась других людей, как это случалось раньше, – я боялась наделать ошибок и оказаться недостаточно компетентной для своей должности.

Ужин прошел без эксцессов, но я пристально следила за всем происходящим в ресторане. Когда меня в очередной раз захлестывало раздражение при виде чьего-то непрофессионализма, я старалась взять себя в руки и высказать претензии в форме совета.

Под вечер Шарль зашел ко мне в кабинет.

– Ну как, все хорошо? – спросил он.

– Да, потихоньку двигаемся, хотя работы еще много.

Он кивнул, но с каким-то кислым лицом:

– Возможно, стоит быть немного активнее и подавать людям пример. Тогда они вдохновятся и пойдут за тобой.

– По-моему, я весь день этим занималась.

Он опять скривился:

– А мне кажется, ты слишком много времени уделяешь несущественным деталям.

Его слова задели меня за живое. Какая несправедливость! Я сама выносила себе приговор за приговором, а тут еще его недовольство. Это уже было чересчур…

Я стойко перенесла этот удар и решила посмотреть, какие послания оставила сегодня команда в ящичке для писем. Может, они сумели оценить мои усилия?..

Бумажек было больше обычного, – значит, сотрудники заметили изменения. Я мысленно поздравила себя с этим.

Какая несправедливость! Просто ужас! Я так старалась быть взрослой и ответственной, а они посчитали меня придирчивой и сварливой.

Мне хотелось плакать.

Казалось, даже грязные чашки в раковине сочувственно грустили из-за меня, кофейные слезы засохли на их круглых боках.

Я сделала глубокий вдох, выбросила записки в корзину для мусора и постаралась успокоиться.

Погруженная в свои мысли, я прошла через ресторанный зал. Джереми доигрывал последние ноты перед горсткой припозднившихся клиентов.

Джеф мыл и ставил на место бокалы.

– Выпьешь что-нибудь? Может, рюмочку крепкой настойки, чтобы расслабиться?

– Нет, спасибо.

Как можно расслабляться, когда впереди столько дел? Сама мысль об этом была мне отвратительна.

В этот момент Джереми заиграл мелодию собственного сочинения. Он позволял себе это только после обязательной программы. Звучала моя любимая – такая трогательная и грустная, что всякий раз на глаза наворачивались слезы.

– Как она называется? – спросила я однажды.

– Еще не придумал, – ответил он своим низким густым голосом с обворожительным английским акцентом.

– Жаль, она этого заслуживает.