сторожа. По звону выходит старик, показывает Илье богатства (золото, серебро, жемчуг, самоцветные камни) и предлагает их ему.

Больше всего соответствий в части, повествующей о встрече Ильи со Святогором. В обеих сказках показывается, что Илья едет очень долго (у Корольковой по-сказочному: «Ехал он год, ехал два, а может и все три»). Одинаково изображена гора, на которую лезет Илья, сойдя с коня. Она окутана облаками, на вершине ее лежит Святогор. Одни и те же детали в эпизоде примерки гроба: когда наезжают на гроб, видят сбоку крышку, которая потом сама захлопывается над Святогором. В обеих сказках нет передачи силы, но показано, что Илья Муромец прослезился, прощаясь со Святогором (у Корольковой: «Утер Ильюшенька слезу крупную, горючую…»). Похожи и концовки. В книжке говорится, что Илья жил полтораста лет и совершил много подвигов на пользу земли русской (У Корольковой: «Жил после этого Илья Муромец двести лет. Много за двести лет побил врагов земли русской»). Эти отдельные соответствия, в которых ощущаются отдаленные припоминания сытинского текста, побуждают предполагать, что на какой-то из предшествующих ступеней бытования данной сказки книжка была одним из ее источников. Конечно, были и другие источники, устные и книжные, но, возможно, окончательное оформление принадлежит самой Корольковой, несомненно очень талантливой рассказчице, владеющей хорошей сказочной традицией.

С поразительной точностью пересказана была мне в 1928 году евстигнеевская сказка об Алеше Поповиче пинежским сказителем из дер. Шотова Гора Карпогорского района А. П. Вехоревым.[127] Сохранена не только полностью вся композиция со всеми деталями, но и вся словесная ткань вплоть до характерного обращения «братцы» в авторской реплике в связи с изображением калики: «Вот какие, братцы, раньше хаживали, какие тяготы на себе нашивали».[128] Комментируя в 1937 году этот текст, я указала, что, по словам исполнителя, он усвоил его из какой-то им купленной книжки. Теперь ясно, что это и была сказка Евстигнеева. В молодые годы Вехорев еще не знал грамоты, но слышал, как читали эту книжку. Это было еще лет за 40 до моей с ним встречи.[129]

Вероятно, впоследствии, когда А. П. Вехорев научился читать, он не раз возвращался к этой книжке и неоднократно пересказывал ее другим. В результате заучил ее наизусть. Менее твердо он помнил часть, повествующую встрече с сестрой-полонянкой. Эту часть он передал с некоторыми небольшими пропусками по сравнению с источником, причем сам замечал это. Так, рассказав о том, как, отняв у татар девушку, Алеша сел на коня, Вехорев начал было продолжать: «Спасибо тебе, батюшка добрый конь», но прервал, воскликнув: «Ох и не ладно!» — и сразу перешел к вопросам Алеши о роде-племени спасенной девушки. В источнике же приводятся в этом месте четыре следующих стиха, взятых из «Песен» Киреевского:

Спасибо тебе, добрый конь,

Что донес меня в степь Саратовску,

Получил я себе обручницу,

Обручницу, подвенечницу.[130]

Далее следуют ласковые, ободряющие слова Алеши, обращенные к девушке, и его расспросы о ее роде-племени, к чему и перешел Вехорев, оборвав позабытый им фрагмент.

После этой части, законченной, как в книжке, Вехорев хотел рассказать «о женитьбе Алеши», но тут запись была прервана пришедшими к нему по делу крестьянами. Когда составлялся сборник (1937-й год), евстигнеевская сказка была мне неизвестна, и слова Вехорева о том, что далее следует рассказ о женитьбе Алеши, мною ошибочно были поняты в том смысле, что речь пойдет о попытке Алеши жениться на Добрыниной жене, тем более, что об этом сюжете исполнитель тоже упоминал.[131] Но теперь ясно, что это должен был быть пересказ сюжета о сестре Петровичей-Сбродовичей.

К книжному источнику определенно восходит также другая записанная мною на Пинеге сказка, от Е. А. Дорофеевой,[132] но на этот раз не непосредственно — исполнительница усвоила ее от своего свекра. Дорофеева, вообще хорошая сказочница, данную сказку передала довольно сбивчиво, явно подзабыв ее. Однако но содержанию и построению легко узнать конкретный источник ее когда-то в прошлом — это та же сказка Евстигнеева. В тексте Дорофеевой при помощи композиции, в целом соответствующей вехоревской сказке, имеются эпизоды, присущие только сытинскому изданию: в начале — похищение сестры Алеши Поповича татарами на гулянье, в конце — женитьба Екима на ней. Сохранены и такие детали сытинской сказки, как столкновение Алеши Поповича и Екима со служителями князя Владимира, не пускавшими их на пир, как свидание Алеши с девушкой, когда она с подругами идет купаться. Вместе с тем имеются и особые детали, внесенные, очевидно, самой Дорофеевой отчасти вследствие забывания (Алеша освобождает сестру от татар не в поле, а «из татарского дома»), отчасти под воздействием других сказок (Еким в образе пародийного богатыря).

Отразились в устной сказке и переложения П. Н. Полевого в «Библиотечке Ступина». В Подпорожском районе Ленинградской области в 1947 году П. Г. Ширяевой от И. Я. Тимачева была записана сказка «Про Садко, новгородского купца»,[133] которая оказалась очень точным по содержанию пересказом разобранной выше сказки Полевого «О Садко-купце и Ваське Буслаеве, удалом молодце».

Указанные случаи восхождения ряда изустных сказок к книжным, «сделанным» сказкам несомненно свидетельствуют о значительной роли, которую эти последние сыграли в устной традиции. Совершенно очевидно, что, помимо отмеченных, были и другие, аналогичные случаи, которых не удалось обнаружить. Кроме того, влияние книжных источников могло сказываться в частностях, в отдельных эпизодах, деталях.

Как же расценивать это явление в истории русской народной культуры? Выше уже было отмечено, что качество книжных сказок не равноценно. Были и такие, которые, сак сказка П. Н. Полевого о Садко и Василии Буслаеве, не сумели передать идейной сущности былинных сюжетов и богатырских образов и вносили чуждые народной поэзии религиозно-моральные сентенции. Но такие и не имели в народе большого успеха. Характерно, что в сказке из Ленинградской области при полном следовании содержанию и композиции ступинской совершенно выключена указанная выше морализующая тенденция. Здесь наблюдается то же явление, которое было уже отмечено мною в отношении освоенных из книг и обработанных текстов былин: чужое народному сознанию и творчеству обычно отбрасывается.[134] В большинстве же книжек, как мы видели, сохранены патриотические тенденции былинного эпоса, богатыри изображаются как могучие, свободолюбивые и бескорыстные защитники родины и народа. Книжки заносили эти традиционные образы, созданные народом, в те места, где не было устной былинной традиции, знакомили со многими сюжетами русского эпоса. В тех же местах, где жил эпос в устной традиции, они поддерживали и расширяли былинное знание.

* * *