– У врача был?

– Да ну их, собак! Им бы лишь бы резать! Говорят, сустав менять надо, а это ж операция… Так хоть с трудом ковыляю, а потом еще вовсе слягу… Вдруг что не так, или заживать долго будет… Зинка, та тоже не нанималась ведь – помогает пока, а насколько ее доброты-то хватит, кто ж знает. Хотя вряд ли она из одной доброты со мной возится. На дом мой метит, не иначе. Скоро, думаю, попросит на нее отписать. Только фиг ей, а не дом! – Последнюю фразу отец сдобрил брызгами слюны.

– Могу денег дать на сиделку, – процедил Шкуродер таким тоном, чтобы тот понял: лучше отказаться.

– Не, я как-нибудь так… Хожу пока, и ладно. Может, поболит, да пройдет еще.

– Как хочешь… – Шкуродер дернул плечом.

– А чего приехал? Так просто? – Настороженный взгляд отца изучающе скользил по фигуре сына.

– Поговорить хотел. Давно уже. Ты как поживаешь-то? Нормально? Ну, кроме ноги, в остальном… Сны дурные не донимают? Виденья? – Шкуродер, в свою очередь, разглядывал отца, удивляясь, каким же тот стал беспомощным, усохшим. Дряхлый старик, не способный больше никому причинить зло, даже кроликам. – Кроликов-то не держишь больше? – поинтересовался, вспомнив вдруг.

– Сам видишь, какие мне теперь кролики! Зинке отдал за труды. Но это давно уж было, поди, теперь в долгу я у нее. А чего это ты про виденья спросил? – Отец подозрительно прищурился.

– Мучают, значит. – Шкуродер зло улыбнулся. – Так я и думал. Свет, вон, повсюду горит. Неспроста ведь.

– Старею, что поделать… – Старик вздохнул. – Сентиментальный стал. Жалею, вот, что наказывал тебя так сильно. Совесть меня гложет. – Внезапно заворочавшись, он приподнялся на локте и попросил шепотом: – Покажи спину.

– Зачем? – Шкуродер недовольно фыркнул.

– Покажи. Хочу посмотреть, все ли зажило. Мерещится мне твоя спина, вся в кровищи, почитай, все время мерещится – и днем, и ночью.

– Давно уж все зажило, не о чем жалеть, – ответил Шкуродер, вспоминая, как до сих пор каждое утро в большом, во весь рост, зеркале разглядывает длинные белые шрамы на своей спине – чтобы не забыть, почему он стал тем, кто есть. Почему может талантливо снять шкуру с кого угодно. Почему демоны толпами ходят за ним и ждут его смерти, чтобы наброситься и терзать его душу вечно. Наука отца не пропала даром: сын освоил мастерство в совершенстве. Еще бы! Ведь за каждую испорченную шкурку кролика он, – тогда еще никакой не Шкуродер, и не Шкура, а просто Шура, десятилетний мальчишка, дрожащий от холода, потому что стоял в сарае по пояс голый, чтобы кровь зверьков не испачкала одежду, – за каждый промах, неверное движение тут же получал наказание: отец чиркал лезвием скальпеля по его спине и обзывал его грубыми, грязными, обидными словами. – Зажило и снаружи, и внутри. Одна беда: бесы меня достали, измучили совсем. И вот думаю я иногда: если б не кролики твои, и бесов бы этих не было. И я бы другую жизнь прожил.

– Виноватого ищешь? – выдавил отец и хрипло закашлялся. – Ну, так вини – кого же еще винить-то?

– Вытравил ты из меня любовь и жалость ко всему живому своей наукой, – произнес Шкуродер ледяным тоном. – С тех пор я – чудовище. Ты меня таким воспитал. И тебя мне тоже не жалко. Ненавижу!

– Так убей, давай! – Отец вытаращил на него блеклые водянистые глаза, полные холодной нечеловеческой ярости, и Шкуродер вздрогнул: этот взгляд приводил его в детстве в состояние безумного ужаса, заставляя беспрекословно повиноваться. И хотя отец сильно сдал, взгляд нисколько не утратил былой силы. Снова, как и прежде бывало в такие моменты, лицо отца стало белым от заклокотавшего в нем гнева, а голос, как бритва, резанул слух: – Щ-щ-щенок! – Костлявый кулак старика взметнулся вверх, устремляясь ему прямо в лицо, и с размаху впечатался в нос так, что где-то внутри послышался нехороший хруст. Шкуродер запоздало отпрянул, откинувшись на стуле, и в следующий миг с грохотом повалился на пол. Встал, неуклюже путаясь в полах плаща, отряхнулся, выругался и пошел в дальний угол к своей кровати, потрясенный: отец вновь, как и в детстве, заставил его дрожать от страха! Как же хотелось ему придушить старую сволочь, и как же он был бессилен прикоснуться к нему даже пальцем! Безумный, дикий ужас перед отцом сковал его волю.

Шкуродер повалился на кровать, как был, прямо в забрызганной грязью одежде, сложив ноги на металлическую спинку. С ботинок на пол упало несколько черных жирных комьев. Старые пружины приветствовали его знакомым скрежетом. Он покосился на отца – тот лежал с закрытыми глазами, а лицо его было белее подушки под его головой. Шкуродер сомкнул веки, чувствуя усталость, и вскоре уснул.

Во сне Шкуродер долго и методично убивал своего отца, филигранно орудуя много повидавшим на своем веку скальпелем. Он выложился по полной, проявив все свое мастерство, не допустил ни одного неверного движения, стягивая пергаментную старческую кожу, как тесный чулок, нигде не надорвав. Для того чтобы старик не мешал ему работать, Шкуродеру пришлось как следует связать ему ноги и руки, а также заткнуть тряпкой рот и обмотать лицо шарфом, чтоб не орал. Когда дело было сделано, Шкуродер совсем выбился из сил – так тщательно и скрупулезно он еще никогда не трудился. Если бы отец мог видеть весь процесс со стороны, он бы остался доволен и счел бы себя хорошим учителем. Закончив, Шкуродер отошел в центр комнаты и долго стоял, любуясь видом окровавленного бескожего тела и сожалея лишь об одном: жаль, что никому нельзя показать такой шедевр – ведь никто не в состоянии осмыслить, насколько талантливо тот выполнен. Шкуродер думал, как же это несправедливо, что ему придется скрыть от всех это непревзойденное произведение искусства. Никто никогда этого не увидит и не узнает о его таланте. Он стоял в тишине под ярким светом электрической лампочки и любовно, сантиметр за сантиметром, разглядывал свое творение. Вдруг Шкуродер вспомнил о демонах и сообразил, что не слышит их воя и криков: поначалу их заглушали стоны умирающего отца, а потом, когда душа старого грешника отправилась в ад и он заткнулся, больше никаких звуков не было, и это казалось странным. Шкуродер огляделся, в надежде, что демоны ушли, но они по-прежнему стояли за его спиной, чуть поодаль, только выглядели теперь немного иначе. Они показались ему сытыми и довольными, их оскалы изогнулись в подобии улыбки, а жуткие крики больше не вырывались наружу из их безгубых ртов. Так вот чего они хотели от Шкуродера все это время! Он вспомнил, что появились они как раз тогда, когда он отошел от дел. Бандитов, на которых он работал, в итоге всех переловили или перестреляли, заказы перестали поступать, но волноваться было не о чем: ведь заработанные деньги позволяли жить безбедно и даже роскошно. Шкуродер перестал убивать, и демоны, оголодав, начали донимать его. Теперь он им угодил. Надолго ли?

Шкуродер еще полюбовался своей работой, а потом лег спать. Он уснул так крепко и безмятежно, как спал в далеком детстве, еще до первой снятой им кроличьей шкурки.

Пробудившись утром, Шкуродер вздохнул с облегчением: хорошо, что это был только сон. Еще не хватало убить собственного отца, да еще таким варварским способом! Он потрогал ноющий тупой болью нос, взглянул на свои пальцы – на них была кровь, а то, что было носом еще вчера вечером, теперь на ощупь напоминало средних размеров картофелину. Шкуродер тихо, сквозь зубы выругался и, повернув голову, посмотрел на отца, по-прежнему лежащего на кровати у холодной печки. Зрелище заставило мгновенно вскочить на ноги, и в следующий миг Шкуродер пошатнулся и схватился за спинку кровати, чтобы не упасть: от увиденного внезапно закружилась голова, а ноги будто отнялись.