Знаменитые слова Борхеса о том, что «без улиц и вечеров Буэнос-Айреса нельзя написать танго», вряд ли удержат в этом городе тех, кто танго не любит, не пишет и не танцует, хотя слышать они его будут постоянно из раскрытых окон домов, в магазинах, метро и такси. Как правило, насладившись за неделю столичной суетой, туристы направляются в горы Кордобы, на виноградники Мендозы, к соляным озерам Сальты или розовым скалам Хухуя. Там другая жизнь, и люди там другие – более улыбчивые, официанты – более внимательные, ветер – более свежий и воздух, конечно же, несравнимо чище того, что дал название аргентинской столице «хорошего воздуха». Может, он и был хорошим лет двести назад, когда из влажных пампасов еще не выгнали индейские племена, и с Рио-де-ла-Плата, широкой дельты, образованной реками Парана и Уругвай, дули сырые, но чистые ветра; туманы тогда были, как молоко деревенских коров, а не пастеризованное порошковое, что выпало пить нам, детям двадцатого и двадцать первого веков.

Когда-то Буэнос-Айрес был совсем другим. И это было не так давно. В нем проживало менее половины людей, живущих сейчас. В вагонах метро было полно свободных мест, и там ездили аргентинские бабушки – «сеньоры» с уложенными в высокую прическу волосами, в туфлях на каблуках-рюмочках, в юбках и блузках. Им всегда уступали место симпатичные молодые люди в брюках и ботинках. Затем, как и повсюду в мире, пришел американский стиль: джинсы и белые кроссовки, униформа для всех. Я еще застала те времена, когда люди верили, что кроссовки существуют исключительно для кроссовых забегов, игры в теннис и походов.

Сейчас в столичном метро редко увидишь этих коренных портеньо, хорошо одетых и воспитанных. Их сменили обитатели трущоб, которые входят в вагон с пятью детьми, жующими жвачку, и громко требуют, чтобы им уступили место. К беременным, так же как и к женщинам с маленькими детьми, здесь относятся трепетно: им гарантировано место в самом переполненном вагоне метро или в автобусе. А бабушки из аристократического района Реколета, в белых блузках, с воротниками, заколотыми брошью-камеей, теперь стоят, прижатые к дверям татуированной молодежью в модно-рваных джинсах и фирменных кроссовках в то время, как смуглые обитательницы трущоб на глазах у всех суют грудь с черным соском своим давно выросшим из младенческого возраста чадам.

Впрочем, глобализация мира и нежелание белого населения планеты рожать детей, в отличие от представителей других рас, делает все мегаполисы чем-то похожими. И остаются в прошлом идиллические воспоминания об интеллигентных бабушках и воспитанных студентах, населяющих города, а умилительные сцены уличной жизни мы видим лишь в старых кинолентах. И как во все времена, уходящее поколение недовольно крутит головой, когда рассказывает молодежи, как было раньше, но молодежь не интересуют их рассказы, у нее другие проблемы и решать их нужно сейчас, в предложенных условиях и обстоятельствах.

Коренной житель Буэнос-Айреса – портеньо – если и изменился внешне, что неизбежно с изменением моды и технологий, умудрился сохранить в себе те качества, за которые его не любили и продолжают не любить как жители других провинций, так и соседних стран. Впрочем, так же, как жителя Москвы или Нью-Йорка мало волнует генетическая неприязнь провинциала, портеньо эта нелюбовь не беспокоит. Он почти гордится своей исключительностью, слава о которой слывет среди аргентинцев-соотечественников и соседей по континенту. О двуличии, снобизме, необязательности, лени и богемности портеньо ходят легенды и анекдоты, которые они и сами не прочь рассказать. Вступать в коммерчески-деловые отношения с портеньо чревато тем, что доверчивый и порядочный провинциал всегда останется в убытке или же вовсе потеряет свою долю бизнеса, а вступать в романтически-любовные отношения чревато потерей иллюзий, а то и вообще всякой веры в любовь, как напыщенно это ни звучало бы. Что это? Осознанная беспринципность и цинизм? Совсем нет. Портеньо будет с жаром и пылом возмущаться, когда его обманет лавочник или накрутивший двойную цену на счетчике таксист, он будет костерить на чем свет стоит обошедшего его по службе коллегу. Но сам постарается превзойти всех этих «непорядочных», с его точки зрения, людей. На испанском языке это называется viveza creolla, «креольская прыткость», и тут портеньо нет равных. Суть этой национальной черты проста: чем лучше ты смог провернуть свои дела, невзирая на этику способов достижения цели и количество людей, которых ты надул в процессе, тем большее уважение вызываешь, и прежде всего сам у себя.

В области эмоций портеньо на первый взгляд совсем не выглядят прожженными циниками. Скорее наоборот, они пылкие и страстные романтики, сентиментальные и трогательные, переживающие, как кажется, вполне искренне высокие чувства. И этим они страшно обаятельны. Но уж так устроен латинский мачо-портеньо, что испытывать бурные страсти он может, не отвлекаясь от семейных обязательств или параллельно с еще какой-нибудь сентиментальной и трогательной историей, зачастую не одной.

Столичные барышни тоже внесли свою лепту в привлекательный и одновременно отталкивающий женский образ портеньо. Об их истеричности, вздорности и непоследовательности ходит столько же анекдотов, сколько о ветрености, непостоянстве и искусности во всех видах обольщения партнеров-мужчин. И можно долго спорить: необузданный темперамент, убедительное красноречие и азартный запал мужчин, завоевателей женских сердец, идет от неприступности и капризов истеричных красавиц, или же женщины стали такими в результате общения с донжуанами местного разлива, каждый из которых уж точно мог бы преподать несколько уроков самому Дон Жуану в соблазнении своенравных сеньор и сеньорит.

Сегодня уличные фонари в Буэнос-Айресе не всегда караулят клятвы любви. Да и портеньо не спешат давать клятвы. Когда-то Буэнос-Айрес называли Парижем Южной Америки; он напоминал европейскую столицу по архитектуре и уличным кафе, в которых портенью распивали кофе днями напролет, с газетой, с собачкой, с друзьями, с любимой. Как и европейский Город Света, Буэнос-Айрес ярко освещал свою пеструю, яркую уличную жизнь: фонарями в колониальном стиле в старых районах Сан-Тельмо, Ля Бока и элегантной Реко-лете, огнями театральных реклам на авеню Корриентес, аргентинском Бродвее. И вот южноамериканский Париж погрузился в темноту южных ночей. Власти стремительно беднеющего города стали экономить на электричестве, цены на которое подскочили в пять раз после отмены государственных субсидий. Ранее залитые светом салоны милонг стали напоминать злачные кабаре с полумраком потушенных люстр; в спальных районах, где раньше фонари романтически освещали булыжные улочки сквозь густую листву, стало опасно выгуливать маленьких собачек, мода на которых тем не менее не прошла. Воодушевленные полумраком криминальные элементы бойко орудуют в темноте столичных районов, срывая сумки и телефоны на улицах, вынося все, что нашли, из домов. С экранов телевизоров почти растерянные ведущие программ новостей каждый день говорили не только о растущем количестве краж и грабежей, но и об агрессивности и жестокости разгоряченных наркотиками бандитов.