– Понятное дело, твои электронные шлюхи ничем не пахнут! – кричала обиженная Лидия, а потом поутру, как обычно по телефону, делилась со мной очередными наблюдениями: – Вообще, мне кажется, что его основной талант – это распространение информации. Большие корпорации должны ему платить большие деньги только за бесподобное «я тебе кое-что скажу, только это между нами». И всё, и не надо ни билбордов, ни радио, ни телевидения, – говорила она.

Ее обижало, что занятиям любовью с ней ее мачо предпочитал обсуждение персонажей милонги; он либо расспрашивал ее, либо сам подробно рассказывал, кто во что был одет, кто с кем ушел или кто с кем был раньше, как и почему они расстались. Подобные сплетни незаметно переросли в привычную тему их разговоров, которые были как жевательная резинка: не являясь пищей, заставляли двигаться челюсти.

Шли недели, перетекающие в месяцы. Лидии надо было уезжать в Париж на срочную конференцию, где, по ее словам, она должна была переводить самого Горбачева. Хавьер стал ныть, что, переехав жить к ней, он потерял свою предыдущую квартиру и теперь уже с такой арендной платой ничего не найдет. Лидия вняла всей серьезности этой проблемы, осведомилась о стоимости квартиры с видом на женский монастырь, и ей показалось очень мудрым решением – как с точки зрения вложения средств, так и с точки зрения инвестиций в будущее отношений с длинноволосым милонгеро, – купить ее. Она начала выяснять подробности предстоящей операции, чтобы взять в Париже во время предстоящей поездки кредит и перевести наличные деньги из своих сбережений.

Капризничавший Хавьер не осознал всю важность ее работы и просил Лидию отложить отъезд. Когда она пыталась объяснить ему насколько это серьезно, показывая потрет Михаила Сергеевича, он даже приревновал, подумав, что это ее партнер по танцам, фыркнул и назвал Горбачева старым танго-лисом, чем вызвал у нее прилив нежности.

– Все-таки он так аутентичен! – хохотала она. – Но, знаешь, если Горбачева переодеть в костюмчик с полосками, нацепить запонки поблескучее и посадить куда-нибудь на милонге, в старшую группу, то он, в общем-то, и не особо выбивался бы из общего ряда.

Хавьер, несмотря на свои капризы, продолжал умилять ее непосредственностью ребенка и своей непохожестью на всех предыдущих ее кавалеров. А капризничать он стал все чаще. Иногда он выходил из такси и говорил, что ему надо побыть одному и он поедет спать к родителям. Лидия бежала вслед за ним в ночи с криками «подожди, давай поговорим», и было не так-то просто добиться, чтобы он «передумал».

Как-то он принялся объяснять ей, что если она будет покупать квартиру на свое имя, то, как иностранка, много потеряет на налогах, а еще больше при возможной последующей продаже. Хавьер пообещал выяснить все нюансы этих обстоятельств, сходить в налоговую структуру, где работает его друг, такой же ночной милонгеро, как и он. И Лидия уехала, переложив вопросы, связанные с покупкой недвижимости, на надежные плечи своего Тарзана.

Приехав в Европу, она закрутилась в делах, связанных с конференцией, и бытовых вопросах, на какое-то время забыв о своей совершенно другой жизни в Буэнос-Айресе. То есть про квартиру она, конечно, помнила, но полагалась на Хавьера, думая, что он тем временем все выяснил и раздобыл необходимую информацию. Но ошиблась. Проверяя электронную почту, она удивлялась отсутствию вестей. Написала сама, добавив, что, конечно, скучает и что хотя танго теперь танцуют и на берегах Сены, только вот ей неохота. Нет у французских милонгеро такой душевности и проникновенности, а у нее развилась «абразозависимость»[11].

Ответ от Хавьера пришел через пару дней, а мне Лидия позвонила через пару минут после его прочтения, чтобы поделиться эмоциями:

– Нет, ну ты представляешь! Извини, говорит, не писал долго, потому что был ОЧЕНЬ ЗАНЯТ. VERY BUSY.

(Переписывались они по-английски, так как испанского Лидии хватало лишь на устное общение на милонгах, где со словарным запасом в тридцать слов она ощущала себя на уровне местных танцоров, которые этими же словами и обходились.)

– Занят! – восклицала она по телефону. – Спал, что ли, под шум дождя?

Потом она вдалась в рассуждения:

– Вот ведь удивительная штука: всю жизнь стремилась обрести спутника состоятельного и состоявшегося, а кончится дело тем, что стану родной матерью какому-нибудь балбесу без гроша в кармане, который сядет мне на шею, будет шляться по милонгам и волочиться за каждой юбкой. Хотелось бы мне разобраться в процентном соотношении материальной и романтической составляющих успеха у аргентинских кавалеров. Вот ты ведь, наверное, с этим определилась, а я вот… боюсь… за шею… сядет кто-нибудь… Зато какие имена! Сильвио, Хулио, Ромеро… Хавьер! И сколько во всем этом экзотики!

Я порадовалась за подругу, потому что из этого искреннего монолога следовало, что серьезных планов на Хавьера она не строит. Уже хорошо. Она подтвердила это, но добавила, что квартиру все равно купит, потому что нигде ей так хорошо не было, как в Буэнос-Айресе, и она невероятно скучает по всему: по радостным и простеньким, как в детстве, улицам города, по танго, по объятиям на милонгах; закончила она тем, как ценит, что ее, иностранку, приняли в свой круг эти люди, ведущие странный ночной образ жизни, а работа… ну что же… она ее и в Буэнос-Айресе найдет. После этих слов мне снова стало за нее волнительно.

Приехала Лидия через месяц и в первую же неделю насмерть разругалась с Хавьером. Оказалось, что, несмотря на его умение вести женщину в танце (что он делал, по мнению Лидии, недостаточно часто с тех пор, как поселился в ее квартире), его харизмы и красноречия уже не хватало, чтобы поддержать огонь страсти у русской парижанки, привыкшей вращаться в среде именитых политиков, предпринимателей и ученых. Лидии хотелось внимания, которое в квартирке с видом на монастырь Хавьер ей скупо выделял, но категорически отказывал в нем прилюдно, на милонгах, где было полно американских, русских, европейских и восточных барышень, восторженно глядящих на его косу. Претензиям же милонгеро и вовсе не было конца. Его не впечатляли успехи Лидии, ее эрудиция и профессиональная востребованность – она оставила его одного, в холодильнике пусто, и вообще, занудствовал он, она плохо готовит, а женщина должна в первую очередь заботиться о своем мужчине. С этой аргументацией, вложенной раз и навсегда в его голову любящей мамой, спорить было невозможно.

Приняв в последний раз душ в квартире у любимой и помазав пятки ее дорогим кремом для лица от Кензо, Хавьер гордо перекинул косу через плечо и ушел в темную ночь Буэнос-Айреса, благоухая новыми духами, которые получил в подарок от Лидии. И та, не теряя время, откликнулась на ухаживания своего нового учителя Хулио. После уроков танго Хулио расспрашивал ее о парижской жизни, проявлял интерес к ее работе, а потом, возвращаясь к реалиям гораздо лучше знакомой ему жизни, спрашивал: «Ты там тоже начинала день с разминки очо?» Очо, фигура танго, напоминающая восьмерку или знак бесконечности, стала символом нескончаемой череды романов, которые Лидия, расставшись с невнимательным Хавьером и устав от внимательности Хулио, быстро заводила и так же быстро заканчивала.