Но, конечно же, Курт не может объяснить пациенту, почему ему пришлось ждать. Он просто стоит, а мужчина орет на него. Он дает ему возможность дать выход гневу. Он принимает чужие эмоции, потому что должен. Он что-то невнятно бормочет, и я понимаю, что он извиняется – извиняется за долгое ожидание, в котором нет его вины. Он, как губка, впитывает гнев пациента. Я вижу, как тяжело ему приходится. Он давно научился молча стоять и принимать гнев и ярость других людей. Каждому из тех, кто работает в приемном покое, приходится учиться справляться с негативными эмоциями.

Неожиданно я возвращаюсь на четыре часа и девятнадцать минут назад. Через шестьдесят секунд на трассе произойдет та авария.

Я стою с кружкой кофе в руке, готовый к началу смены. Курт спиной отходит от меня. В руках у него коробка с пончиками. Он прижимает ее к животу. Курт спиной выходит через дверь для скорой помощи.

Дверь захлопывается.

Дверь открывается.

Курт входит – теперь он идет лицом, так, как и должен. Он снимает пальто. Он пришел на смену.

– Курт! – слышу я свой голос. – Я думал, у тебя сегодня выходной.

Я смотрю на дату на своих часах.

– Что ты здесь делаешь? Разве сегодня не Джейсон дежурит?

Курт снимает пальто и бросает его на стойку.

– Двое заболели, и администратор спросил, не могу ли я кого-то подменить. Мне не хочется, чтобы вам, парни, не хватало рук. – Он слегка краснеет и пожимает плечами. – Вот я и здесь.

Я почти произношу эти слова. Они уже оформились в моей голове и готовы сорваться с губ: «Иди домой. Сегодня у тебя день рождения. Мы как-нибудь справимся сами».

Но я этого не говорю.

Этот момент ускользает в вечность, мгновенно исчезает.

Курт держит коробку свежих пончиков.

– А кроме того, я купил пончики.

– Ты – настоящий мужик, Курт, – улыбаюсь я.

Курт смеется и пожимает мне руку.

Он открывает крышку и протягивает мне коробку. Я беру свежий пончик, еще теплый, и успеваю откусить первый кусок, когда оживает радио.

На трассе авария.

Я просыпаюсь в холодном поту.

Все это произошло более десяти лет назад, твержу я себе. Забудь. Ты ничего не мог сделать. Рядом просыпается жена.

– Все хорошо? – шепчет она.

– Нормально, просто не спится, – шепчу я в ответ.

Она сжимает мою руку и снова засыпает.

Я стараюсь не шевелиться, чтобы не разбудить ее.

Проходит еще час.

Горизонт светлеет.

И тут усталость берет свое.

Я закрываю глаза и проваливаюсь в сон.

История начинается снова.

Джослин

Все кровотечения останавливаются. Все пациенты уходят. Все истории заканчиваются.

Когда я только начинал работать в экстренной медицине, подобные истины казались мне непреложными. Как поврежденный спинной мозг или необратимое поражение головного мозга утопленника – как бы я ни старался и ни злился, этого не изменить. Такова жизнь.

Со временем я начал открывать для себя и другие истины. Я не всегда знал, что с ними делать, но всегда пытался открыть их для себя. Они были моими светочами во тьме – я ориентировался по ним. Истины, приятные или неприятные, были хотя бы прочными и основательными. Будучи неизменными, они дарили утешение в хаосе экстренной медицины.

Так, например, я узнал, что у пациента есть три пути из приемного покоя. Только три: в отделение, домой или в морг. Всегда есть конечная точка, где наши пути расходятся, и расходятся наши жизни.

Я часто думал об этой точке: последние общие слова, последние общие взгляды.

А потом жизнь идет своим чередом, а пациент, которым я занимался, уходит в прошлое, смешивается с другими людьми и другими проблемами. Я считал, что это конец всему.

Но с возрастом происходят странные вещи. Рождаются сомнения в прописных истинах. Сосредоточившись, начинаешь замечать трещины в фундаменте своего мировосприятия. Начинаешь замечать нечто большее, нечто такое, что пробивается сквозь тонкие трещины в твоих убеждениях. В стене тюремной камеры появляется маленькое окошко – если ухватиться за решетку и подтянуться в нужный момент, можно увидеть нечто совершенно неожиданное.

Первая пошатнувшаяся истина в моей жизни – это убеждение в том, что наши с пациентами пути расходятся навсегда. Да, люди действительно на какое-то время исчезали из моих мыслей – на дни, недели, месяцы и даже годы. А потом в какой-то обычный день разум случайно цепляется за какую-то мелочь – так порой мы случайно наступаем на осиное гнездо – и тебя со всех сторон окружают воспоминания.

Сломанное запястье, порез на лице, старуха, умершая в одиночестве на каталке, юноша, свернувшийся в клубок, когда я делал ему пункцию спинного мозга, отчаявшаяся семья, семья полная надежд, семья, которой больше нет. Факты становятся новыми историями с новыми персонажами. Истины рушатся и возрождаются, чтобы разрушиться снова. Если задуматься, то это покажется чистым безумием. Но это единственный мир, который я знаю.

Я никогда не могу предугадать, когда, где и почему это произойдет.

Это просто случается.

Именно это случилось со мной в прошлый вторник.

* * *

Когда это случилось, я стоял посреди реки. Мой первый выходной после шести смен в приемном покое. Я проснулся еще до рассвета и поехал из города в горы.

Через три часа я уже стоял по колено в ледяной воде. Я перешел реку, пересекая каньон. Я собирался подняться на противоположной стороне каньона и пойти по гребню, поискать оленьи рога – олени сбрасывают рога осенью, в брачный период.

Сам не знаю почему, я остановился посреди реки и оглянулся. Меня окружали высокие деревья, на синем небе сияло яркое солнце – ни единой тучки. Я стоял, а вода бурлила вокруг меня, пытаясь сбить с ног.

Я повернулся по течению и слегка отклонился назад. Стоял я неподвижно, не до конца понимая, что заставило меня остановиться. Я словно чего-то ждал.

Не прошло и двадцати секунд, как мое внимание привлекла яркая красная вспышка под водой. Я ждал, думая, что мне это померещилось – наверное, осенний лист закрутило течением. Но вспышка повторилась, на этот раз ярче. Я наклонился посмотреть и оцепенел. Яркий, как красная стрела, лосось боролся с течением под водой. Через мгновение за ним последовал другой, потом еще один.

Я стоял и смотрел, как они плывут, лосось за лососем, стрела за стрелой. Они не знали, что я наблюдаю за ними. Ноги у меня заледенели, я забыл об оленьих рогах. Я стоял и смотрел, как они движутся. Рыбы изо всех сил боролись с течением, чтобы доплыть до места, отложить икру и погибнуть.