Небольшой лосось наткнулся на меня и попытался проплыть между моих ног. Двигался он медленнее остальных, и чешуя у него была краснее. Он явно выбился из сил. Не задумываясь, я наклонился и схватил рыбу. Лосось оказался холодным и удивительно плотным, словно длинная икроножная мышца, состоящая из речной гальки. Лосось дернулся, и вдруг, к моему изумлению, застыл. Глаза его расширились. Он явно не понимал, что происходит. Я вырвал его из жизни, из реки, из всего, что было ему знакомо. На мгновение в мире остались только я и эта роскошная рыба, сверкающая на солнце красной вспышкой.

Я думал о жизни этого лосося: откуда он приплыл, где жил, что делал… Я думал об уникальных моментах его жизни, которые принадлежали ему одному.

Я поднял его выше. Руки мои намокли. Я посмотрел ему в глаза. Внезапно мне показалось, что рыба посмотрела на меня.

И тут на меня нахлынули воспоминания.

* * *

Палата 9: Осмотр здорового младенца.

На электронном табло приемного покоя загорелась красная надпись – пациент готов к осмотру. Я кликнул имя, обозначив себя как лечащего врача. Надпись стала синей: Врач принял.

«Осмотр здорового младенца» – это специальный сестринский код для обозначения встревоженных родителей. Я взглянул на возраст пациента: четыре дня. Девочка. Джослин Скай Гейнс. Одну за другой я открыл вкладки в верхней части экрана, изучая ее медицинскую карту. Никаких настораживающих признаков – только запись акушерки, принимавшей роды. Девочка родилась доношенной, розовой и здоровой. 10 баллов по шкале Апгар.

Я открыл следующую вкладку: лихорадки нет, сердцебиение нормальное для четырехдневного младенца, уровень кислорода нормальный. Пока что все хорошо.

Я закрыл вкладки и направился в девятую палату, повесив на шею стетоскоп.

– Здравствуйте, я доктор Грин, – представился я матери, моя руки. – Я работаю в приемном покое.

Женщина слабо улыбнулась. Вид у нее был утомленный. На лице читалась тихая усталость молодой матери.

– Я Мэгги, – она указала на кроватку: – А это Джослин.

На каталке лежала туго спеленатая малышка. Она мирно спала. Мать завернула ее в одеяльце – розовое буррито лежало на белой простыне. Видно было только личико.

Я сел напротив Мэгги.

– Что случилось?

– Она спит не больше часа, – сказала Мэгги. – Она просыпается, а потом непрерывно кричит, – щеки ее порозовели. – А когда я привезла ее сюда, она спит как сурок.

Я осторожно опустил боковые поручни и поднял ребенка. Джослин слегка заворочалась, но не проснулась. Я аккуратно уложил ее на свой локоть и понаблюдал за дыханием по движениям одеяльца. Ритм дыхания нормальный. Девочка маленькая, даже для новорожденной. Я бы с легкостью мог держать ее одной рукой. Я откинул одеяльце, чтобы осмотреть родничок – мягкий участок на черепе новорожденных. У больных младенцев родничок бывает впалым или выпуклым. У Джослин все было в порядке. К своему удивлению, на ее светлой, почти фарфоровой коже я увидел несколько ярко-рыжих прядок.

– Она у вас рыжая, – улыбнулся я.

– Как ее отец, – глаза Мэгги при взгляде на дочь засияли гордостью.

Я распеленал ребенка, чтобы осмотреть. В палате было прохладно, и Джослин проснулась. Крохотные ручки и ножки неловко дернулись – нервная система столкнулась с чем-то новым и неожиданным и не понимала, как реагировать.

Я осторожно устроил девочку на кровати и приложил к груди стетоскоп. Он оказался холодным, и Джослин удивленно распахнула глаза, а потом издала пронзительный, оглушительный крик.

– Ну вот, теперь ее разозлили вы, – пошутила Мэгги.

Да, в этом деле Джослин знала толк. Она кричала, голубые глаза ее смотрели вокруг, пока она пыталась понять, почему ее вырвали из уютного, теплого мира. Я минуту наблюдал за ней. Крик громкий, дыхание нормальное, реакции совершенно естественные.

Идеальный, совершенно здоровый ребенок.

Я задумался, что будет с ней дальше. Будет ли ее жизнь счастливой? Доживет ли она до старости? А если доживет, то покинет ли этот мир мирно и спокойно или будет терзаться сожалениями? Ответы скрывались в далеком будущем. Я посмотрел на Джослин, пытаясь представить, какой будет ее жизнь. Понимаю, мысли глупые, но в тот момент я почему-то подумал именно об этом.

Потом я повернулся к Мэгги.

– Прекрасный ребенок, – сказал я, стараясь перекричать Джослин. – Все показатели в норме, она совершенно здорова, – я повесил стетоскоп на шею. – Не вижу никаких поводов для беспокойства.

Мэгги заметно расслабилась, глубоко вдохнула и шумно выдохнула.

Я снова запеленал Джослин и плотно укутал ее одеяльцем – собственные дети многому меня научили. Девочка перестала плакать, внимательно посмотрела на меня, закрыла глазки и заснула.

Я передал девочку Мэгги. Мы немного поговорили о распорядке сна новорожденных. Я заверил женщину, что все совершенно нормально. Ей нужно просто перетерпеть, и со временем, когда Джослин немного освоится в этом мире, станет легче.

Я поднялся. Мэгги подхватила сумку с подгузниками, бутылочками и распашонками, а потом уложила Джослин в автолюльку, стоявшую на полу.

– Если что-то будет вас беспокоить, можете приезжать в любое время дня и ночи, – сказал я. – Мы всегда к вашим услугам. Вы отлично справляетесь. Первые дни всегда самые тяжелые.

Мэгги меня поблагодарила, и визит закончился. Она подписала необходимые документы и направилась к дверям. Крохотная Джослин мирно спала в автолюльке.

Так она ушла.

* * *

Я продиктовал историю болезни и направился в следующую палату.

И оцепенел в дверях.

Ошибки быть не могло.

Это же Джослин!

Ей четыре года, у нее пышная рыжая шевелюра – тугие кудряшки, словно сделанные из медной проволоки. Голубые глазки, которые я так хорошо запомнил, снова смотрели на меня. На сей раз в них блестели слезы. Девочка моргала, шмыгала носом, изо всех сил стараясь не заплакать.

Она сидела на кровати. Правая рука была неестественно изогнута чуть выше запястья, словно сломанная ветка. Руку девочка положила на подушку – наверное, ее принесла медсестра.

– Я доктор Грин, – представился я. – Врач приемного покоя.

– А я Джослин, – звонко ответила девочка. – У меня сломана рука. И вы должны ее починить. – Она сделала глубокий вдох, поджала губы и медленно, драматично выдохнула: – Она очень болит.

На сей раз ее привез отец. Он сидел рядом с дочерью, обнимая ее за плечи. Он явно был встревожен, но при ее словах улыбнулся. Ему не было еще и тридцати. У отца и дочери были одинаковые яркие голубые глаза. Из-под бейсболки выбивались такие же непокорные рыжие кудри, выгоревшие на солнце. Покрасневшая от солнца кожа на лице была усыпана веснушками. Мужчина протянул руку: