class="p1">Начали разбираться в продовольственных делах. Цифры Цюрупы и мои сходятся. Но Цюрупа недоволен: мало хлеба. Он волнуется — требует удвоить вывоз хлеба. Вдруг он резко побледнел. Лицо покрылось потом, пошатнулся. Я еле успел поддержать, до дивана почти донес.

— Недоедает нарком продовольствия… — попытался улыбнуться Цюрупа.

Владимир Ильич подал ему стакан воды, присел на край дивана, взял руку».

Врач констатировал голодный обморок.

— Дайте ему стакан крепкого чая, — посоветовал он.

Цюрупа попытался продолжить разговор. Ленин укоризненно покачал головой:

— Дорогой Александр Дмитриевич! Вы становитесь совершенно невыносимы в обращении со своим здоровьем.

Ленин написал ему записку, строго приказывая: «…три недели лечиться! И слушаться Лид[ию] Александровну], которая Вас направит в санаторий. Ей-ей, непростительно зря швыряться слабым здоровьем. Надо выправиться! Привет! Ваш Ленин». Подписал постановление Совнаркома: «Наркому тов. Цюрупе предписывается выехать для отдыха и лечения в Кунцево в санаторию. Предс. СНК В. Ульянов (Ленин)».

Трудно было Александру Дмитриевичу в санатории, он рвался на работу, в свой наркомат, звонил заместителям, членам коллегии. Врачи знали постановление Совнаркома. Но удержать в санатории больше не смогли. По настоянию Цюрупы его перевезли домой. Здесь с особенной тоской почувствовал он, как не хватает ему жены и детей.

Двери кремлевской квартиры Цюрупы были открыты для всех друзей. Уфимский большевик Тимофей Степанович Кривов зашел навестить больного. Они были знакомы, а особенно сдружились, когда ехали вместе из Уфы.

— Как здоровье, товарищ нарком? Надо бы поговорить…

— Одну минутку, дорогой, простите, пожалуйста, дайте отправить эшелон в Петроград, — отозвался Цюрупа.

— Какой эшелон? — удивился Кривов.

Александр Дмитриевич лежал на кровати с бледно-серым лицом, со всеми признаками нелегкого недуга. Он часто кашлял. На ночном столике рядом с лекарственными пузырьками стояли два телефонных аппарата — один для связи с членами правительства, другой междугородный, для связи с руководителями крупнейших центров страны.

Глухо зазвонил третий телефон — аппарат находился под подушкой. Приподняв ее, Цюрупа взял трубку:

— Алло, я слушаю. Кто говорит? Составитель? Докладывайте. Что? До сих пор не подали паровоз? Ну, знаете… Сейчас позвоню начальнику Северной железной дороги, видно, без моего вмешательства дело не обойдется!

— Вы что, из квартиры отправляете поезда? — спросил Кривов.

— Понимаете, поезд очень важный. Эшелон хлеба Петрограду. Представляете, как там ждут?! Я установил связь непосредственно с составителем поездов, он сейчас доложил, что эшелон готов к отправлению, нет паровоза… Алло! Алло! Дайте мне начальника Северной дороги! — снова забеспокоился Цюрупа.

— Разве ваше это дело, — пробурчал Кривов.

Цюрупа пропустил мимо ушей его слова. Он успокоился лишь тогда, когда составитель поездов лично подтвердил, что эшелон уже на главном пути и кондуктор дает сигнал к отправлению. Александр Дмитриевич откинулся на подушку, прикрыл рукой глаза.

— Ну, теперь давайте поговорим.

В дни болезни Цюрупы Ленин старался выкроить пять — десять минут, чтобы навестить Александра Дмитриевича, скрасить одиночество человека, привыкшего к постоянному движению и действию.

Однажды Ленин спросил Цюрупу:

— Ну, где же ваш князь? Удалось ли ему договориться с белыми по поводу обмена?

— Пока не имею сведений, Владимир Ильич. Белые свою радиограмму не повторяли, возможно, ведутся переговоры.

— Волнуетесь? Ничего, я думаю, что все будет хорошо. Интересный человек этот Кугушев. Он что, беспартийный?

— Да…

— Как же так: активный участник революционного движения, немалые деньги давал нам на партийные дела…

— Я говорил с ним об этом. Он объяснил: раньше не вступал в партию, потому что князь, мол, скажут, примазался, а теперь — потому что раньше не решился, скажут, где, мол, был… Владимир Ильич, я верю ему, ваш мандат он оправдает, если не убьют старые знакомые из уфимской охранки…

— Ну-ну, будем надеяться. Приедет семья — сразу поправитесь. Вам нужен домашний комиссар.

В квартире Цюрупы стоял рояль. Ленин любил музыку. Известный в то время пианист Г. И. Романовский был учеником Скрябина, а Лидия Александровна Фотиева — ученицей Романовского. Она играла Цюрупе, иногда приглашала к Александру Дмитриевичу и учителя.

Послушать хорошую музыку заходили Ленин, Луначарский, Красиков, Крыленко. В квартире Александра Дмитриевича всегда кто-нибудь был, он любил гостей, любил жизнь, хорошую шутку, умел смеяться от души…

Но чаще заходили к наркому по делу. Член коллегии Свидерский, придя к Цюрупе домой, стал рассказывать:

— Красная Армия заняла Самарскую и Уфимскую губернии, это дало несколько миллионов пудов хлеба из районов, на которые раньше не рассчитывали. Но Волго-Бугульминская железная дорога в отчаянном состоянии. Под Казанью, в Челнах, многие помещения забиты зерном, грозит самовозгорание. Стоят груженые продовольственные маршруты на станциях Умет, Кирсанов, Ряжск, Кочетовка. На участке Романовка-Мучная ждут отправления семьдесят пять тысяч пудов хлеба, миллион пудов овса Еще много больных паровозов, вагонов, мало топлива, велики воинские перевозки…

В это время зашел Владимир Ильич.

— Опять вы здесь?! Не можете обходиться без Александра Дмитриевича? — накинулся он на Свидерского. — А ну-ка берите в руки бумагу, перо, пишите: «Здесь лежит больной Цюрупа. К нему нельзя ходить». Написали? Теперь будьте добры приколоть эту бумаженцию к входной двери.

Свидерский повиновался. Но предписание Ильича нарушил первым сам нарком. Он поднялся и пошел к Ленину в Совнарком, хотя ему точно было известно положение дел и он мог информировать Владимира Ильича по телефону.

Однажды Ленин вызвал Фотиеву, сказал ей:

— Присмотритесь к товарищам, отберите для начала человек тридцать наиболее отощавших и организуйте столовую для сотрудников Совнаркома и наркомов. Цюрупа вам поможет.

Нуждавшихся в общественном питании оказалось значительно больше. Как раз в это время в Москву прибыли четыре вагона отличного вологодского масла! Это было по тем временам немалое богатство. Конечно, масло надо дать по разнарядке в детские учреждения и госпитали. Дети — будущее, а в госпиталях у бойцов раны медленно заживали из-за плохого питания. Цюрупа задумался. Надо бы пудов шесть отпустить кремлевской столовой, немного подкормить членов правительства, их семьи…

Хотел было написать такое распоряжение, но рука дрогнула. Цюрупа продолжал думать: нет, хватит пашей столовой трех пудов масла… А может быть, двух? Он поразмышлял еще немного и написал на документе: «Все четыре вагона масла до последней унции — детским приютам и госпиталям».

Ленин одобрил это распоряжение.

А в кремлевской столовой в то время на обед давали селедочный суп и кашу, о которой, как писала Драбкина в своей книге «Черные сухари», шел философский спор: как правильно назвать — каша без всего, каша без ничего или каша с ничем? При таком питании и сам нарком продовольствия вряд ли мог скоро поправиться.

Но вот пришла наконец к Александру Дмитриевичу радость: Вячеслав Кугушев все же вырвал из лап контрразведчиков жен и детей уфимских большевиков. В Москву приехала Мария