Владимир Набоков. Интервью Альфреду Аппелю – мл. [Набоков 1997–1999, 3: 609]

Летом 1922 года, окончив Кембридж, Набоков перевел «Алису в Стране чудес» Кэрролла на русский и озаглавил «Аня в Стране чудес»[82]. Это была его первая публикация прозы, и в ней он совершил как лингвистический, так и культурный перевод своего английского мира на русский – процесс, который позже стал темой его первого англоязычного романа. Модель зазеркальных миров структурирует магические вторжения вымышленного мира в реальный план «Истинной жизни Себастьяна Найта»; они, в свою очередь, представляют игровой вариант вторжения потусторонности в мир живых[83].

«Алиса в Стране чудес» впервые появляется как нота в музыкальной фразе на книжной полке Себастьяна. Этот заголовок относится к двум отдельным произведениям, «Приключения Алисы в Стране чудес» (1865) и «Сквозь зеркало» (1871), объединенным под одной обложкой; отсылки к произведениям Кэрролла в «Истинной жизни Себастьяна Найта» – и сочинениях самого Себастьяна – взяты из обеих книг Кэрролла. Сказки об Алисе проступают в «Себастьяне Найте» и как структура, и как мотивы, и как персонажи. Указания на то, что книга содержит игру в шахматы, справедливы для «Алисы», но не для «Себастьяна», несмотря на шахматные имена, такие как Найт, Бишоп, Туровец, и на шахматную доску в топониме Сен-Дамье[84].

В книге В. дважды упоминает «Алису» напрямую: описывая книжную полку Себастьяна в Лондоне, а затем – когда попадает в Блауберг. В поисках последней возлюбленной Себастьяна он просит в отеле «Бомон» список имен русских дам, там проживавших, и управляющий отвечает «казуистическим тоном гусеницы из “Алисы в Стране чудес”» [Набоков 2014: 145]. Это позволяет утверждать, что В. читал как минимум «Алису в Стране чудес», поскольку гусеница не появляется в «Алисе в Зазеркалье», и позволяет предположить, что В., внимательный читатель книг брата, заметил отсылки к «Алисе» в романах Себастьяна.

Но слово «казуистический» представляет собой проблему[85]. Нигде в книгах Кэрролла об Алисе это слово не встречается. В лексиконе В. оно ярко выделяется как иностранное, да и в нашем собственном, возможно, тоже. Как получилось, что В., который жалуется на «изнуряющую борьбу с чужим языком» [Набоков 2014: 122] и записывается на «курсы для будущих авторов» [Набоков 2014: 54], использует столь загадочное и темное слово? Темный смысл этого слова заставляет нас задуматься, откуда оно возникло – исторически и особенно нарративно. Даже если мы вообразим, что В. рылся в словаре, чтобы выучить подобные слова, это не объясняет, почему В. выбрал это слово, чтобы описать тон управляющего отелем. Выше В. упоминал другое возможное объяснение: «Тень самого Себастьяна каким-то особым, ненавязчивым образом пытается мне помочь» [Набоков 2014: 122]. Судя по всему, автор англоязычных романов из своего Зазеркалья вдохновляет брата, русского предпринимателя, на определенный выбор слов[86].

Но что побуждает В. выбрать именно это темное слово? «Elenctic» относится к форме вопроса, ассоциирующейся с сократовским диалогом, которая служит для того, чтобы опровергнуть утверждение или стимулировать критическое мышление[87]. Кэрролловская гусеница действительно задает Алисе некоторые вопросы, заставляющие задуматься, и их предмет – метаморфоза: гусеница дважды спрашивает Алису, кто она такая, а идентичность Алисы в ходе ее приключений несколько размылась:

– Ты… кто… такая? – спросила Синяя Гусеница. Начало не очень-то располагало к беседе.

– Сейчас, право, не знаю, сударыня, – отвечала Алиса робко. – Я знаю, кем я была сегодня утром, когда проснулась, но с тех пор я уже несколько раз менялась [Кэрролл 1982: 53].

Затем Гусеница и Алиса обсуждают то, что героиня постоянно меняет размер, и Алиса сравнивает это с предстоящим гусенице превращением в куколку и затем в бабочку:

– Но когда вам придется превращаться в куколку, а потом в бабочку, вам это тоже покажется странным.

– Нисколько! – сказала Гусеница [Кэрролл 1982: 53].

К концу «Себастьяна Найта» эти указания на метаморфозу будут соотнесены со сводными братьями: «Я – Себастьян, или Себастьян – это я, а может быть, возможно, оба мы – это кто-то, не известный ни ему, ни мне» [Набоков 2014: 232].

Несмотря на то что гусеница сварливо возражает на каждое слово Алисы, она дает девочке полезный совет: если откусить от гриба, на котором гусеница только что сидела, можно уменьшиться или вырасти. Столь же негативные ответы управляющего вроде бы препятствуют расследованию, предпринятому В. – по словам В., «глупый был старикан и подозрительный» [Набоков 2014: 144], – но препоны, которые учинил управляющий, позже помогает преодолеть мистер Зильберман: он, как и Гусеница, исполняет роль волшебного помощника (о чем подробнее ниже). Поразительное сходство мистера Зильбермана с вымышленным персонажем Себастьяна, мистером Зиллером из рассказа «Обратная сторона Луны», вводит в реальную жизнь В. тему зазеркалья. Нам легче удается увидеть в Зильбермане преображенного Зиллера благодаря тому, что В. привлек наше внимание к Гусенице Кэрролла. Путешествие В. в отель «Прекрасная гора» (а именно так буквально переводится французское «Бомон» – «Beaumont») в Синих горах (нем. «Blauberg») приобретает сказочные черты, и отель ассоциируется с заглавием сборника рассказов Себастьяна, «Потешная гора» («Funny Mountain»), откуда и вылупился Зильберман.

Чтобы с уверенностью говорить о сверхъестественном покровительстве и помощи Себастьяна из потустороннего мира, необходим онтологический скачок, который читатели совершить в состоянии, а персонажи – нет. В. неведомо, как именно Себастьян помогает ему; у фразы В., что Себастьян «невидимым заглядывает из-за <его> плеча», «ненавязчивым образом» помогает ему, есть параллель в Кэрролле, о которой сам В. не подозревает.

В «Алисе в Зазеркалье», после того как Алиса пробирается за зеркало, она пугает миниатюрного шахматного Белого короля, подняв его высоко в воздух и опустив на большом расстоянии. Король заявляет, что «никогда в жизни» не забудет «этой ужасной минуты», на что шахматная Королева возражает: «Забудешь, если не запишешь в записную книжку». Когда король собрался писать, Алиса «ухватилась за кончик огромного карандаша, который торчал у Короля за плечом, и начала писать сама». Король потрясен, когда осознает, что «карандаш писал свое» [Кэрролл 1982: 163–164]. Это непреднамеренное соавторство намекает на «ненавязчивый» способ, которым Себастьян помогает В.; Себастьян «завладевает» карандашом В. и заставляет писать «то, что он не собирался» – иносказательный маневр, который больше в духе Себастьяна, чем В.

Выбор слов показывает, что Себастьян помогает В. в работе над текстом, описывающим, как В. путешествовал в поисках Себастьяна. Другие отсылки к произведениям Кэрролла намекают, что тень Себастьяна, возможно, также участвовала и в самом путешествии. Во время встречи В. с другом Себастьяна, источником информации о студенческих временах в Тринити-колледже, В. замечает, что «дух Себастьяна, казалось, трепещет в такт пламени, играющему на