одного её края, то с другого перед каждым таким рыком вспыхивали короткие, но жирные молнии.

Мишке стало не по себе. «Здесь оставаться нельзя, возле деревьев может так шибануть, что мало не покажется», — подумал он и быстрым шагом пошел к проселочной дороге, ведущей к деревне. Выйдя на неё, Мишка ускорился, но страшная черная громада на небе тоже не стояла на месте, медленно, но неизбежно подкрадываясь сбоку.

Дорога шла по полю, а в той стороне, откуда надвигалась гроза, примерна в ста метрах стоял березник. Мишка быстро шагал, с опаской поглядывая на наползавшую тучу. До деревни оставалось ещё километра два с половиной, не меньше. «М-да, точно не успею, придется мокнуть», — мелькнула в голове неприятная мысль.

И тут все звуки вокруг дополнились ещё одним — это был монотонный, без каких-либо оттенков, как и вся свинцовая масса на небе, гул. Мишка понял, что это идет дождь. Шум миллионов, нет — миллионов миллионов капель, падающих на землю, на лес, на траву, сливался в единый громкий шёпот, надвигающийся вместе с тучей. Они были едины — эта черная масса на небе и этот громкий шёпот, они были заодно и уже совсем рядом.

Мишка остановился и посмотрел в сторону березника. Через несколько мгновений из леса вышел ливень. Да, он именно вышел оттуда, как выходит кто-то вполне конкретный и осязаемый, и это был не просто дождь — это была стена из воды, ясно и отчетливо видимая, это был самый край тучи, ползшей по небу и изливавшейся на землю огромной массой воды. И тут же с той стороны влажным дыханием дождя налетел порыв прохладного воздуха.

Мишка смотрел на всё это как завороженный. Подкативший сперва, было, страх куда‑то исчез, и вместо него в душе поднялось неописуемое чувство восторга. За всю свою еще совсем недолгую жизнь он не видел ничего подобного. В его глазах это было наивысшим проявлением природной стихии — мощной, неукротимой, не признающей никакой власти над собой.

Повинуясь необъяснимому инстинктивному порыву, Мишка быстро снял трико с футболкой, свернул их и положил на корзинку с ягодой. Потом сорвал несколько листьев лопуха и закрыл ими одежду, оставшись стоять посреди поля в одних плавках и кедах.

И буквально через несколько секунд стена дождя дошла до него. Закрыв глаза и подставив лицо льющейся с неба воде, Мишка зычно заорал: «А-а-а-а!!» Но это был не крик страха, это был крик полного восторга, который просто нельзя было выразить никак иначе, кроме как заорав во весь голос.

Ливень лил с неба, не оставляя шансов ничему на земле остаться сухим. Но при этом он был очень теплым, и возникало ощущение, что ты просто стоишь под мощным приятным душем. Вокруг вспыхивали толстые ослепительные молнии, страшным оглушающим рыком гремел гром, но Мишке уже совсем не было страшно.

Немного придя в себя, он взял корзинку с клубникой и вещами, укрытыми лопухом, и пошел по дороге, шлепая по мгновенно появившимся на ней лужам.

Чувство восторга не оставляло его, на душе было весело и как-то безрассудно радостно. Мишке хотелось петь во весь голос! Вокруг него был уже какой-то совсем иной мир, он словно попал в другое измерение. Ему казалось, что они стали одним целым — и он сам, и эта тяжелая свинцовая туча, медленно ползшая над его годовой, и этот ливень, хлеставший по щекам теплыми струями. И туча уже была не такая уж и мрачная, и молнии были совсем не страшные, и пусть себе грохочет гром! Всё это были мелочи по сравнению с тем восторгом, который охватил его, с той силой, которая исходила от этой стихии, и с ощущением полного единства с ней!

Время от времени Мишка останавливался, ставил корзинку на землю, поднимал к небу лицо и протягивал вверх руки. При этом ему хотелось смеяться, просто хохотать от того ощущения счастья, которое так неожиданно вдруг нахлынуло на него здесь, что он и делал, нимало не смущаясь. Наверное, если кто-нибудь увидел бы его в эти моменты, точно бы покрутил пальцем у виска и сказал: «Свихнулся пацан».

В кедах хлюпала вода, но он совсем не обращал на это внимания, ему от этого было ещё веселей.

Когда он подходил к деревне, дождь стал стихать. Туча почти прошла, и откуда-то из‑за неё уже даже выскакивали солнечные лучики. Реальность возвращалась с каждым проявлением обычной, обыденной жизни. Мишка зашел на первую улицу, и дождь кончился совсем. Трава лежала, прибитая к земле напором воды, лившейся с неба, и кругом были огромные лужи, лывы — как их называли в деревне.

Капли на березовых листочках весело подмигивали солнечными искорками, а осмелевшие петухи выходили во двор и горланили, радуясь уходу стихии и стараясь перекричать друг друга. Бочки, стоявшие у домов под желобами, были полны, и только слышалось, как в них звонко падают последние капли, стекавшие с крыш.

Мишка подошел к какому-то забору, поставил на мокрую траву корзинку и снял с неё лопухи. Удивительно, но одежда была почти сухая. Лишь совсем немного по краям было замочено, видимо от брызг, которые летели снизу да с боков. Одевшись, он пошел домой.

Баба Нюра была в избе, она пришла ещё до дождя.

— Ой, батюшки! — она хлопнула себя руками по бокам. — Вымок, небось? Где ты был-то?

— Так, где… ягоду брал. Ты-то куда делась? Кричал, кричал тебя. Вроде откликаешься, а нет нигде.

Мишка сел на стул возле кухонного стола и стал намазывать мёдом большой кусок хлеба. Он основательно проголодался с утра.

Оказалось, что, собирая ягоду, он обогнал бабу Нюру и спустился ниже по косогору, а она осталась позади возле небольшого березничка. Когда он кричал ей, она его видела со спины и откликалась. Но, видимо, какая-то замысловатая акустика того места отражала звук совсем с другой стороны, и Мишке казалось, что она кричит не сзади, а, наоборот, спереди, снизу, оттуда, где был лес.

— Кричу, кричу тебе, а ты в другую сторону идёшь. А бежать за тобой, так мне не угнаться — ноги-то уж не те, чтоб бегать за молоденькими. Ну, думаю, не маленький, сам дорогу найдешь, я домой и пошла одна потихоньку, — баба Нюра налила Мишке большую кружку молока. — Может, картошки тебе разогреть? Поешь нормально.

— Не, не надо, так хватит. Всё равно ужинать скоро.

Долгий июльский день закончился как обычно. Пришла из стада скотина, прибрались во дворе, посидели на лавочке у калитки, провожая заходящее за березник солнце.

Потом легли спать, однако