Эликс подскакивает ко мне, хватает за ошейник и приподнимает. Только сейчас я понимаю, что он гораздо выше меня. Привстав на цыпочки, я кручу головой, чтобы не задохнуться.

– Ты так и не понял, – цедит он. – Ни у одного из вас троих нет имен. Если вам нечего делать, можете играть в имена, но личными обозначениями они не будут, так как у рабов нет личности. Догроны и ты всего лишь орудия, находящиеся у меня в пользовании, ничего более.

Он толкает меня в лапы Маргуля и щелкает пальцами. Догрон понуро повинуется. Ласковее, чем хотелось бы Эликсу, он несет меня вниз и заталкивает в каюту. При этом он молчит, но, судя по выразительному виду, здорово огорчен.

– Мы можем сбежать! – говорю я излишне запальчиво. – Все вместе, твой брат, ты и я. Эликс не сможет нас задержать.

Но он пропускает мои слова мимо ушей, захлопывает дверь и запирает с другой стороны. Я остаюсь одна в крохотной каморке, обиженная беспомощностью догрона и удивленная собственной дерзостью.

Сажусь по-турецки на кровать, потом опрокидываюсь навзничь. Затылок прикасается к подушке, ошейник бьет меня по подбородку. Вот бы избавиться от этого ярма! Пытаюсь его сорвать и в который раз убеждаюсь, что это невозможно.

В голове мутно, слишком много мыслей одолевают меня одновременно. Ничуть не сожалею ни о чем из того, что сделала. Освобождение животных познакомило меня с самой собой. Конечно, мне страшно думать о последствиях, я гадаю, что произойдет завтра посреди Красной пустыни. Холодная ярость Эликса стала для меня неожиданностью. По мне, лучше было бы, если бы он разорался, если бы тут же взялся меня покарать, чем такое грозное бездействие. Не знаю, какое решение он принял, и боюсь до дрожи. Что, если он захочет от меня избавиться? Продать людоеду? Не хочу расставаться с догронами, единственными моими друзьями в целом свете. А вдруг дело в другом? Вдруг я обезумела из-за рун?

Поток вопросов, грозящий и впрямь свести меня с ума, прерывается: меня клонит в сон.

Мне кажется, что я заперта в каюте с незапамятных времен. Сплю урывками. Малейший шум на палубе – и я просыпаюсь. Когда Эликс распахивает наконец дверь, я вдруг понимаю, что прошло всего несколько часов.

– Собирай рюкзак, – приказывает колдун сухим тоном. – Нас ждет пустыня. Ничего не забудь, ты сюда не вернешься.

Я беспрекословно подчиняюсь. Сворачиваю спальный мешок, собираю одежду и пихаю в рюкзак. Стараюсь не задавать себе слишком много вопросов о том, что меня ждет. На палубе меня встречает ослепительный солнечный свет. Солнце вскарабкалось высоко в небо, тени скукожились. Не иначе, скоро полдень.

Наша баржа привязана под высоким фонарем в форме пагоды – единственным признаком человеческой деятельности в окрестностях. Отвязанный иппобуйвол безразлично бредет вдоль канала в обществе своего хозяина. Канал, сущая нелепость посреди всей этой суши, кажется нескончаемой стрелой, пронзающей океан дюн.

Стоит мне выйти на свет, как оживают письмена у меня руках: кожа чувствует чудесную прохладу.

Сафр трудится в поте лица: один за другим хватает мешки с костями и перебрасывает их стоящему на берегу Маргулю.

– Нечего бездельничать, – раздается у меня за спиной голос Эликса. – Живо на берег, поможешь догрону навьючивать квагг.

– Квагг?.. – переспрашиваю я, но не получаю никаких объяснений.

Пробегаю по мосткам и впервые ступаю на красный песок пустыни. Маргуль упорно на меня не глядит. От грусти у меня сжимается сердце. Тянет поговорить, объяснить свой поступок, но при колдуне не поговоришь. Остается сбросить рюкзак и кинуться собирать разбросанный там и сям груз. Кроме мешков с костями, на берегу валяются оплетенные бутыли, десяток деревянных ящиков, в том числе три с надписью «не кантовать», кожаные саквояжи – явно вещи самого Эликса.

Вдали, в дрожащем воздухе пустыни, появляется вдруг какая-то тень. Сначала очертания неясны, потом становится понятно, что это движущийся в нашу сторону караван. Это квагги, те самые рогатые зебры, которых я уже видела у канала. Их ведет мужчина во всем черном, на голове у него синий, как у туарегов, тюрбан. На всех кваггах пустые вьючные седла. Маргуль работает как заведенный. Едва караван останавливается, он принимается навьючивать квагг. Сафр сходит на берег, чтобы ему помочь. Я присоединяюсь к ним, подтаскиваю грузы, но много такими хилыми ручонками не перетаскать. Чтобы меня занять (иначе Эликс прогневается), Сафр поручает держать навьючиваемую кваггу за недоуздок, потому что близость догронов сильно нервирует животных.

Наш обожаемый хозяин распоряжается работой с баржи.

– Осторожнее с бутылями! Не ленись, мой мальчик! Вот ведь копуша мне на голову! Привяжите прочнее ящики, не видите, что ли, надпись «хрупкий груз»? Ассерок!

Не навьюченной остается всего одна квагга – на ней поедет Эликс. Нельзя же, чтобы бесценный хозяин утруждал себя хождением по песку! Когда караван готов, Эликс покидает баржу и расплачивается несколькими синими камешками с человеком в тюрбане, который удовлетворенно садится под фонарь.

– Он с нами не поедет? – спрашиваю я, тут же спохватываюсь, что лишена права открывать рот, и почтительно добавляю:

– Хозяин.

– Я заимствую у него караван, он охраняет мою баржу. Атии!

Эликс забирается на головную кваггу и приказывает Сафру взять ее под уздцы. Я замыкаю караван. Медлю несколько секунд и напоследок гляжу на баржу. Не знаю, увижу ли я ее снова. На ее борту началась моя беспамятная жизнь. Странно покидать единственное знакомое место и устремляться в неведомое.

Идти по пустыне – все равно что идти по нескончаемому пляжу.

Красный песок осыпается у меня под ногами, набивается в ботинки, заставляет спотыкаться на каждом шагу. Проходит четверть часа – и я полностью лишаюсь сил. Мышцы лодыжек горят огнем, нетяжелый рюкзак превратился в неподъемную гирю. Но хуже всего полное отсутствие ориентиров: одни дюны, насколько хватает взгляда. Взбираться на них утомительно, спускаться и того хуже. Кваггам хоть бы что, их копыта шире лошадиных и позволяют не проваливаться в песок. Догроны тоже шагают без устали, не испытывая никаких затруднений.

Я выдохлась и уже боюсь отстать. Как ни стараюсь, расстояние между крупом замыкающего животного и мной неуклонно увеличивается. Моя участь заботит, кажется, одного Маргуля. Он то и дело оглядывается, проверяет, не потерялась ли я. После двух часов пути он пропускает караван вперед и дожидается меня. Вижу, он смущенно подыскивает слова.

– Не надо было так делать, – тихо выдавливает он.

Для меня такое облегчение, что он наконец со мной заговорил, что я готова повиснуть у него на шее, вот только не допрыгну.

– К чему было выпускать животных? – продолжает догрон. – В этом нет смысла.

Я пожимаю плечами, глядя на протоптанную вьючными животными недолговечную колею в песке.