Всякому читателю, знакомому с особенностями языка Библии, станет уже из употребляемых выражений ясно, что речь идет отнюдь не о беспристрастном изложении хода событий. Тем не менее, очевидно, жители Юлина не походили или больше не походили на славящихся порядочностью, дружелюбием и гостеприимством жителей Юмны («по нравам и гостеприимству нельзя было найти ни одного народа, более достойного уважения и более радушного, чем они»), чья веротерпимость получила столь высокую оценку от Адама Бременского. Юлинцы не побоялись даже посягнуть на неприкосновенность княжеского замка, так что Оттону со свитой пришлось спасаться бегством на материк по мосту — впервые упомянутому в данной связи летописцем. Вследствие чего епископу не удалось совершить крайне своеобразную коммерческую сделку — приобрести у юлинцев по бросовой цене — всего за «пятьдесят талантов серебра»! — бесценную реликвию, а именно — копье Юлия Цезаря, которому, как нам уже известно, многими на протяжении истории приписывалось основание Юлина, о чем свидетельствовал упомянутый выше мекленбургский рыцарь-стихотворец Эрнст фон Кирхберг. Стремление представителей римской (хотя и христианской) церкви подчеркнуть свое преемство от древнего Рима, представляется вполне понятным.

Юлинские горожане, в числе которых, вероятно, был и корабельщик Нидамир (Недамирис, Недамер), вскоре предоставивший Оттону три корабля для переправы, в ходе переговоров сумели убедить миссионера попытать сначала счастья среди жителей соседнего Щетина, заверяя проповедника, что, если щетинцы согласятся внять его благой вести и окрестятся, то они, юлинцы, непременно последуют их примеру. Если юлинские старейшины таили коварные помыслы, надеясь, что жители соседнего города попросту без лишних слов побьют Оттона и его спутников камнями, их расчеты не оправдались. Шетинцам пришлось вступить в переговоры с Болеславом III Польским, призванным на помощь епископом Оттоном, решившим использовать, в качестве «ультима рацио», как говорили римляне, то есть последнего довода, этот «административный ресурс». Устрашенные благочестивым польским князем, угрожавшим вразумить их «убийством и пожаром», «жестоковыйные язычники» Шетина приняли христианскую веру. Увиденное в щетинских языческих святилищах (а с христианской точки зрения — идольских капищах) епископом Оттоном, вероятнее всего, было аналогично тому, что можно было узреть и в языческих капищах Юлина.

«В этом городе располагались, в небольшом удалении, друг от друга, два построенных с великим тщанием и искусством здания, именуемых издревле континами (лат. continue), ибо они содержали (лат. continerent) внутри себя изображения богов, в которых глупый языческий люд почитал бога Триголуса (славянского бога Триглава — В. А.). Кроме того, у горожан был обычай содержать красивого сложения лошадь, именуемую лошадью бога Триголуса. Ее седло, украшенное золотом и серебром, как подобает седлу бога, также хранилось идольским жрецом в контине. Оседланный им, божественный конь, выводился в определенном месте и в определенное время, когда (…) языческий народ сходился на собрание вопрошать оракула о знамениях. Тогда они в беспорядке расставляли многочисленные копья и пускали коня Триголуса проходить между ними. Если он при этом не касался ни одного из копий, это считалось добрым знамением, и они, сев на коней, отправлялись в поход за добычей. Если же конь, проходя между копьями, касался одного из них, они верили, что божество тем самым запрещает им садиться на коней, и начинали гадать посредством жребия, дабы узнать, следует ли им выступать в поход за добычей на кораблях по морю или же пешим строем по суше. Десятую часть всей захваченной ими добычи они по обычаю отдавали святилищу (…) Наконец эти храмы были переданы во власть епископа, разорены и разрушены по его приказанию (…) Идол Триголуса был разбит им собственноручно, а три его посеребренные главы, от которых происходит имя Триголус (Тригав — В. А.), он позднее взял себе и отправил их, с изъявлениями надлежащей благодарностью Христу, блаженной памяти папе Калисту (папе римскому Каликсту III — В. А.) как свидетельство своих трудов по обращению этих язычников в истинную (христианскую — В. А.) веру».

Приведенное выше истолкование представляется — при всем уважении к миссионерской деятельности епископа Оттона и присных его! — недостаточно глубоким (или недостаточно широким, как кому больше нравится). Прикосновение священного коня Триглава к одному из беспорядочно расставленных копий считалось дурным знаком не только в отношении грабительских походов, совершаемых в конном строю. Культ, связанный с конями и Триглавом, вероятно, имел решающее значение для всего богослужения (или, с христианской точки зрения — идолослужения), совершаемого в храмах как Щетина, так и Юлина-Волина. При том, что в Юлине-Волине, наряду с Триголусом-Триглавом, существовал, вероятно, и культ собственного, местного языческого божества, а также четырехглавого Святовита, или Световита (именуемого немцами «Свантевитом»). Но у нас с уважаемым читателем еще будет возможность, подробнее ознакомиться в дальнейшем с пантеоном северо-западных (или, если угодно, южнобалтийских) славян.

После своей победы над идолами и разорением идольских капищ в Щетине, при поддержке Болеслава III Польского (незаменимая все-таки вещь «административный ресурс»!), епископ Оттон с триумфом возвратился в непокорный Юлин. На этот раз его миссии сопутствовал успех. Если по-прежнему верить «Житиям» Оттона, он нашел город заболоченным и грязным; ничто не указывало на присутствие заморских купцов (или «гостей», говоря «по-древнерусски»); не было никакого «котла Вулкана», указующего своим светом мореплавателям путь в юлинскую гавань. И, тем не менее, биографы, или агиографы Оттона описывают Юлин как крупное, укрепленное поселение, вполне достойное стать епископской резиденцией (что и произошло со временем, в 1140 году от Рождества Христова).

Кстати говоря, богоугодная миссия Оттона Бамбергского в сдавянском Поморье на этом не закончилась. Надпись на кресте, воздвигнутом в 1928 году на замковой стене города Узедома, гласит:

«На сем месте в Троицын день 1128 года вожди вендов в Западной Померании приняли христианство. Богу угодно не вынужденное, но добровольное служение. Оттон Бамбергский».

«Что написано…, то не вырубишь» …Тем не менее, в действительности не все прошло так гладко, как написано. Вплоть до середины XII века, когда уже вовсю шла кровопролитная «священная война» крестоносцев с сарацинами за Святую Землю, Узедом оставался ареной не менее жестоких баталий за веру, в которых славянское население острова силой оружия отстаивало свое право поклоняться многоглавым, много ликим праотеческим богам. Славяне-раны на острове Руге (по-немецки — Рюгене), сопротивлялись христианизации еще в 1168 году. Разумеется, их мотивом было не только (и не столько) «языческое упрямство», но и вполне материальные соображения. О чем красноречиво свидетельствуют хотя бы приведенные в «Славянских хрониках» Гельмольда из Босау, продолжателя Адама Бременского, обращенные к христианскому епископу Герольду, увещевавшему славян отвратиться от идолов и принять веру Христову, на народном собрании в основанном немцами на месте древнего славянского поселения, городе Любеке, обличительные слова знатного славянина князя Прибислава, принадлежавшего к обитавшему на самом западе «земель славов» племени вагров[55]: «Твои слова, достопочтенный епископ, — Божьи слова и ведут нас к спасению нашему, но как вступим мы на этот путь, когда мы опутаны столь великим злом? Чтобы ты мог понять мучение наше, выслушай терпеливо слова мои, ибо народ, который ты здесь видишь, это — твой народ, и справедливо будет нам раскрыть пред тобой нужду нашу. И тогда ты сам посочувствуешь нам. Ибо государи наши так жестоко поступают с нами, что из-за платежей и тягчайшей неволи смерть кажется нам лучше, чем жизнь. Вот в этом году мы, жители этого маленького уголка, уплатили тысячу марок герцогу, потом столько-то сотен марок графу, и этого еще мало, ежедневно нас надувают и обременяют вплоть до полного разграбления. Как приобщимся мы к новой вере, как будем строить церкви и примем крещение, — мы, перед которыми ежедневно возникает необходимость обращаться в бегство? Но если бы было такое место, куда мы могли бы убежать! Если мы перейдем (реку — В. А.) Травну, там такое же несчастье, если пойдем на реку Пену, и там все так же…»