Как мог, я старался заглушить панические мысли и шел к дому пешком, каждую секунду ожидая, что Катин голос обиженно выговорит мне за то, что я не пришел к условленному месту. Путь домой занял больше часа, но звонка я так и не дождался. Действие лекарства проходило, а усилившаяся боль в голове мешала четко думать. Я подошел к дому, увидел Германа, разговаривающего с соседкой тетей Дарьей, женщиной склочной и склонной ко всяким сплетням и пересудам. Увидев меня, она замолчала и ретировалась так быстро, что я не успел с ней даже поздороваться, чего мне, честно говоря, не очень-то и хотелось. Герман подождал, пока я сам подойду к подъезду, и, спросив, знаю ли я который час, больше ничего не говорил. Он и в детстве любил обижаться, а еще говорят, что люди меняются.

Мы вместе поднялись в квартиру, я быстро принял душ, потому что ничего так не хотелось, как отмыться от всех запахов, которыми казалось, была пропитана не только одежда, но и кожа. Герман сидел на диване и так же молча смотрел, как я пытаюсь натянуть на влажное тело старую, еще с тех благословенных пор когда занимался спортом, футболку, и сказал лишь одно слово, когда увидел, что я относительно готов.

– Поехали, – процедил Гера.

Я беспрекословно подчинился. Мне нужно было чье-то общество, и совершенно неважно, будут меня ругать или хвалить, только бы не оставаться одному.

По дороге Герман несколько раз просил таксиста остановить машину, заходил в разные продуктовые магазины, выходил из них, то с соком, то с бутылкой коньяка, и каждый раз оглядывался в поисках других магазинов, словно решил равномерно распределить деньги между всеми супермаркетами столицы. Я не спрашивал его, почему он так делает, а он ничего не объяснял.

И вот мы вновь, как несколько часов назад, сидели друг напротив друга, и каждый ждал, что скажет другой. Я был готов к тому, что он скажет, что я не тот человек, которому можно довериться, а он… Он, наверное, ждал объяснений, но молчание затягивалось. Первым не выдержал Герман.

– Может, ты скажешь, где тебя носило, и почему у тебя такой… примятый вид?

Не отрывая взгляда от бокала, который нагрелся в моей руке до температуры кипения, я продолжал молчать. Коньяк был со странным привкусом, но мои мысли были не о том. Я все время решал про себя единственную задачу: рассказать Герману или нет? Посвятить и тем самым вовлечь его в это жуткое дело, где за последние двенадцать часов произошло, как минимум, два убийства, одно из которых совершил я, или же извиниться перед ним и уйти, оставив этого человека в неведении, но и тем самым в безопасности? Я не знал, что делать. Извечный русский вопрос. Но то ли я плохо знал своего давнего товарища, то ли сегодня все, кроме меня, обрели способность к телепатии, Герман вдруг откашлялся и негромко, словно опасаясь, что нас подслушивают, спросил:

– Это связано с ключом?

Я вздрогнул. И по тому, как он смотрел на меня, я понял, что лучше промолчать, чем сказать правду, но меня прорвало, и, видит бог, это произошло случайно.

– Да, – ответил я и рассказал ему все, начиная с самого начала, когда в моей квартире раздался звонок полковника Осипова.

Надо отдать ему должное, Гера меня ни разу не перебил, ничего не переспрашивал, хотя я никогда не был хорошим рассказчиком, а мой русский, так же далек от совершенства, как Земля от Луны или, скажем, от Марса. Он внимательно выслушал рассказ и, лишь убедившись, что больше мне добавить нечего, так же молча встал. Сделал пару шагов в одну сторону, вернулся к столу и, налив себе почти полный бокал коньяка, вновь уселся напротив.

Пригубив бокал, посмотрел его на свет, проворчав: «алхимики хреновы», и вновь замолчал. Я не знал, что еще сказать, хотя в душе носились бури, каких и в океанах не встретишь, по крайней мере земных. Меня подмывало встать и броситься на поиски Кати, но остатки не отбитого мозга удерживали от бессмысленного шага. Но проходило несколько секунд, и мне вновь начинало казаться, что если я приеду на «Пушкинскую», обязательно что-нибудь узнаю. Например, как утром увозили сопротивлявшуюся девушку, потеряв при этом визитку с адресами и телефонами, по которым я вычислю, где находится Катя, и спасу ее. То вдруг мне хотелось вернуться в отделении полиции и вытрясти из «хриплого» все, что он знает, а мне почему-то казалось, что сержант как-то замешан в этом деле. Я также подумывал о том, чтобы вернуться в ту самую квартиру на Малой Ордынке, разнести к чертям этот притон разврата, как говаривал Никита Сергеевич, выбив из них, где они прячут девушку.

Словом, мысли мои были подобны скакунам, получившим вдруг нежданную свободу, и, как крестьяне после отмены крепостного права, не знающие, как и во что эту свободу употребить.

Герман отпил половину бокала и уставился на меня, словно увидел впервые.

– Что? – не выдержал я. Его взгляд был сродни взгляду питона, завораживающего свою очередную жертву.

– Ничего, – ответил он невозмутимо и, допив свой бокал, вдруг с силой швырнул его об стенку. Тонкая посудинка разлетелась вдребезги, раскидав мелкие осколки по всему номеру.

– Гера, ты чего? – мое удивление не было наигранным.

– Ничего, – Герман потряс головой, – просто коньяк не понравился.

– Вряд ли стоило ломать посуду. – Мне было наплевать, вздумай он перебить все в номере, но я не собирался терпеть подобные эмоциональные всплески. Своих, знаете ли, хватает.

– Ответь, пожалуйста, на вопрос, – он не смотрел на меня, и мне захотелось послать его к черту. – Прежде чем идти туда, ты мог посоветоваться со мной? Или другой вопрос: зачем тебе вообще это нужно? Или вот еще, для разнообразия, так сказать, – какого хрена ты туда поперся один?! Можешь отвечать не в порядке очередности, – внешне он вновь казался спокойным. Даже слишком.

– На все я вряд ли отвечу, а вот почему пошел один… – Я на мгновение задумался, подыскивая правильный ответ, и мне показалось, что нашел его. – Не знаю, почему пошел один.

На Германа даже смотреть было страшно. Его крупное лицо вдруг побагровело, мне даже показалось, что он сейчас лопнет, а на моей совести будет уже не одно, а два убийства, но он, слава тебе господи, не лопнул. Прошипев что-то бессвязно-гневное, Герман откинулся на спинку кресла и простонал.

– Господи, ну почему единственный человек, которому я могу довериться, такой идиот?!

Вопрос, вне всякого сомнения, был риторическим, но меня задело. Причем сильно.

– Слушай, – начал, с трудом сдерживаясь, чтобы сразу не хамить, – я предупреждал тебя, что тебе не стоит в это ввязываться. Так? – Не дождавшись ответа, продолжил: – Но ты заставил меня все рассказать. Так что ты от меня теперь требуешь? Разве я прошу твоей помощи? Можешь валить в свою Голландию, никто не будет валяться в ногах и просить прощения. – Подумав, добавил: – Я не буду просить. Потому что не за что. Я знал своего соседа с детства, и ты, если напряжешь свою буржуазную память, можешь вспомнить, как он катал нас на своем «Москвиче», – неожиданно подступивший к горлу комок охватил его плотным кольцом, мешая говорить.

– Я помню его, – ответил Герман,