троне, в окружении высших сановников. Визирь с изумлением увидел рядом с Абу-Бекером своего брата Земана, в парадных одеждах. Но его изумление возросло до чрезвычайности, когда он увидел также и своего отца, который совсем еще недавно лежал на смертном одре, а теперь, явно исцеленный от всех недугов, помимо старости, стоял чуть поодаль от трона, и в глазах у него попеременно отражались то ликование, то гнев, когда он обращал взор то на Земана, то на Аморассана.

По знаку султана в зал ввели Кассима. Было зачитано обвинение; свидетели показали, что подсудимый, вооруженный луком и стрелами, был найден на незначительном расстоянии от трупа; окровавленное древко, предъявленное собранию, было признано в точности похожим на те, что остались в колчане Кассима. Теперь обвиняемому предоставили сказать слово в свою защиту.

– То, что я долгое время питал вражду к Халеду, – начал Кассим, – я отрицать не стану. Ненависти своей я не скрывал, и ее причины всем хорошо известны. В пылу ревностного служения султану он однажды совершил в отношении меня вопиющую несправедливость: перед моими братьями по оружию заклеймил меня именем труса. На первый взгляд все говорило против меня, но только на первый: то, что с виду казалось моим трусливым бегством, на самом деле было притворным отступлением, позволившим мне достичь цели, которая не могла быть достигнута даже самым смелым натиском. Но Халед был несправедлив ко мне, и я чувствовал тем горшую обиду, что стал первым и единственным человеком, когда-либо претерпевшим несправедливость от Халеда. Покрытый позором, я покинул ряды храбрых воинов и в безвестности искал убежища от презрения и посмеяния. В конце концов Халед обнаружил свою ошибку. Не раз пытался он примириться со мной, но моя ненависть пылала столь же яростно, как и в первый день. Не раз стучался он в дверь моей хижины, но я снова и снова с проклятьями гнал его прочь. Однако на днях он все же насильственно вошел в дом, стал на пороге и, пропуская мимо ушей мою брань, обратился ко мне с такими словами… о, никогда я их не забуду!

«Можешь по-прежнему меня ненавидеть, Кассим, но выслушай меня. Можешь по-прежнему отвергать мою дружбу, но, по крайней мере, позволь мне восстановить справедливость. Султан передал мне управление Бургланой, и если новая должность радует меня, так потому лишь, что я волен отдать второй по значимости властный пост после моего тому, кого сам выберу. Только таким образом я смогу показать всему Гузурату, что в прошлом обошелся с тобой несправедливо и что Халед не столько склонен творить несправедливость, сколько стремится ее исправить».

Моя ненависть не устояла перед кротким тоном и смиренным видом Халеда. Он протянул мне руку, я упал к нему на грудь, и давние враги расстались друзьями. Перед уходом Халед назначил день и час, когда мы должны были встретиться в его загородном доме и окончательно договориться насчет Бургланы. Вчера утром я с легким сердцем направился к жилищу моего вновь обретенного друга, один, и уже был недалеко от него, когда вдруг услышал предсмертный вскрик. Не успел я опомниться, как меня схватили, сообщили о смерти Халеда и обвинили в убийстве. Больше мне нечего сказать, но все сказанное мной – чистая правда!

Кассим умолк. От него потребовали доказательств в свою пользу, но, поскольку ему было нечего предъявить, кроме голословного утверждения, и вдобавок он признал окровавленную стрелу своей собственностью, ни у кого не возникло ни малейшего сомнения в его виновности! Соответственно, султан вынес Кассиму смертный приговор, который приказал исполнить незамедлительно.

Свершив акт правосудия и повелев стражникам увести Кассима, султан приступил к провозглашению Земана губернатором Бургланы. Аморассан вздрогнул: он вспомнил страшное пророчество духа относительно брата – а ведь пророчества духа всегда сбывались! Он весь затрепетал… он побледнел… он заколебался, но лишь на мгновение. Сила природной добродетели взяла в нем верх над всеми прочими чувствами, и он решил: будь что будет, лучше навлечь на себя беду, чем своим преступным молчанием дать согласие на разорение Гузурата и погибель его правителя и своего друга. Воодушевленный такой мыслью, он шагнул вперед и уже открыл рот, собираясь возразить против возвышения брата, когда вдруг заметил на лицах всех присутствующих (не исключая и самого султана) выражение чрезвычайного испуга и тревоги. Бледные, дрожащие, смятенные, все выглядели так, будто поражены магическим жезлом великой силы. Все глаза были прикованы к одной точке. Аморассан повернулся в ту сторону, и – о неожиданность! – там стояла дева-дух, в своих белоснежных одеяниях, с бесстрастным ликом и ледяным взором, держа наготове уже натянутый эбеновый лук со вложенной стрелой.

Когда она величаво и плавно заскользила вперед, шелест ее одеяний был подобен свисту бури. С неколебимым видом, с недвижными очами, ужасная в своей совершенной красоте, дева-дух спокойно встала перед троном и нацелила стрелу прямо в грудь султану. Однако среди многочисленных стражников и придворных не нашлось ни одного, кто посмел бы хоть слово молвить, хоть пальцем шевельнуть, хоть шаг сделать, чтобы спасти своего ошеломленного повелителя от опасности, коей грозила ему эта точно направленная стрела.

Дева-дух заговорила: звучные, медленные и грозные, как раскаты грома средь отдаленных гор, падали ее слова в сердца окаменелых от страха людей.

– Внемлите мне, о сыны праха, чьи глаза всегда ослеплены видимостью, ложью и обманом! Я, вершитель всевечной справедливости, явилась сюда, вооруженная безошибочным луком истины, дабы покарать преступника, оправдать непричастного и предотвратить пролитие невинной крови. Этот воин сказал вам правду! Стрела, предъявленная подкупленным свидетелем, украдена из колчана Кассима, искусно испачкана кровью и показана вам вместо настоящей с целью ввести правосудие в заблуждение и отвратить подозрение от подлинного убийцы. Ядовитая стрела, что на самом деле убила Халеда, сейчас натягивает тетиву моего безошибочного лука. Слышьте все! Неповинным бояться нечего, пусть трепещет один только преступник, когда сейчас я медленно повернусь вправо, потом влево, поочередно направляя свой лук на каждого из собрания, не исключая и самого султана. И едва лишь моя стрела укажет на грудь убийцы, роковая тетива спустится сама собой, без всякого моего участия, и отравленное острие, пронзившее сердце Халеда, поразит его убийцу!

Она умолкла и теперь, проникая взором, казалось, в самые сердца, медленно повела своим луком по кругу, по левой его половине. Каждый содрогался от ужаса при виде стрелы, на него направленной, однако пусть и с большим трудом, едва держась на подламывающихся ногах, но сохранял прежнюю позу. Теперь дева-дух повернулась вправо и таким же манером повела своим луком. Внезапно тетива зазвенела, и, хотя