понял: оплакивать участь такого нравственного чудовища – непростительная слабость. И потому, несмотря на всеобщее осуждение, ненависть отца, упреки остальных родственников, натянутую учтивость или откровенную враждебность придворных, несмотря на возрастающее влияние Абу-Бекера и возрастающую холодность султана, Аморассан по-прежнему держался бы избранного пути и ради соображений добродетели и справедливости пожертвовал бы всеми прочими, если бы отец внезапно не призвал его к себе.

Тяжкое потрясение, вызванное последними страшными событиями, и неумолимое приближение назначенного дня казни Земана теперь по-настоящему подкосили здоровье Моавия, который прежде просто притворялся безнадежно больным, чтобы с большей легкостью добиться своего от Аморассана. Сейчас же он и впрямь находился на краю могилы. Хладная роса смерти уже покрывала чело старика, когда он, едва превозмогая слабость, знаком подозвал сына, схватил его руку и прижал к своим бескровным губам.

– Аморассан… – чуть слышно прошелестел он. – Твой брат… Ах, спаси его! Не дай Земану умереть позорной смертью преступника, и я прощу тебе все несчастья, которые ты своим поведением навлек на него и на меня!.. Не дай мне пасть под бременем ужасной мысли: «Мой сын сложил голову на плахе из-за ненависти к нему родного брата», тогда я отзову свое проклятие, и последние мои слова будут: «Благословение моему сыну Аморассану!»… О, поторопись, поторопись! Чувствую, мои сердечные струны уже рвутся и едва ли продержатся до твоего возвращения.

Входя в комнату, Аморассан приготовился к упрекам и проклятиям, но куда сильнее любых упреков и проклятий подействовали на него кроткие мольбы умирающего отца. Землистое лицо, оживленное лишь единственным желанием, лишь одной последней надеждой… слабое пожатие холодных рук… уже подернутые смертной пеленой глаза… Вот это-то все и решило судьбу Аморассана! Благополучие Гузурата, дружба, добродетель, справедливость, долг – все исчезло для него в ту минуту. Он поцеловал и оросил слезами остылую руку отца, а затем поспешил прочь, дабы пожертвовать плодами всех своих прошлых трудов, всеми своими планами на настоящее и надеждами на будущее. Он забыл о правилах, которые сам же установил для своего поведения и которым неукоснительно следовал доныне, и не помнил ни о чем, помимо своего страстного желания облегчить отцу последние часы жизни.

Была уже ночь. Аморассан торопливо направился к царской тюрьме, к потайному входу в нее. Внезапно его щеки обдало студеным дыханием духа-остерегателя.

– О неразумный человек! – прошептал голос. – Что ты решил сделать? Ты готов пожертвовать своими благородными замыслами, возвысить Абу-Бекера, уничтожить самую основу своей власти, спасти убийцу от справедливого наказания и отпустить на волю, чтобы он творил еще большие злодейства!

Но Аморассан не сбавил шага. Уже у самого потайного входа он вновь услышал шепот Духа.

– Безумец! Неужели ты забудешь свой долг ради того лишь, чтобы на краткое время избавить от душевных страданий старика, который так или иначе завтра станет бесчувственным трупом? Не ты ли тот человек, кто должен быть глухим к любому голосу, помимо голоса истины и справедливости?

– Ах! Но ведь этот старик – мой отец! – вздохнул Аморассан.

Дух. О пристрастный министр! О попратель законов справедливости! Значит, убийца останется безнаказанным, раз он – сын твоего отца?

Аморассан. Нет! Нет! Мучительное сознание вины будет преследовать его до конца жизни, а такое наказание страшнее любого другого!

Дух. Только не для Земана, ибо он ожесточен сердцем. Освободишь его сейчас – и под тайной защитой Абу-Бекера он совершит все те преступления и навлечет на Гузурат все те несчастья, о которых ты уже знаешь из моего зловещего пророчества.

Аморассан на миг заколебался, но мольбы умирающего отца все еще звучали у него в ушах, и чувства сердца пересилили в нем голос разума и справедливости. Он устремился в секретный проход, ведущий во внутренний тюремный двор.

– Ну что же, – прошептал дух, – в таком случае узнай на собственном горьком опыте, чего ты добиваешься, когда следуешь побуждениям своего сердца, а не моим предостережениям.

В тот же миг Аморассан услышал где-то неподалеку громкие крики, топот, лязг оружия. Шум становился все ближе, в темноте замелькали огни многочисленных факелов. Через считаные секунды визиря окружили стражники. Они завопили, мол, по крайней мере сообщник схвачен, и потащили Аморассана к начальнику тюрьмы, не обращая внимания на протесты. Опознав в задержанном великого визиря, упомянутый начальник впал в чрезвычайное смятение и тотчас же вызволил его из рук возбужденных стражников. Затем он сообщил Аморассану, что весь этот переполох вызван побегом Земана, который только сейчас обнаружили и обстоятельства которого пока еще не установлены.

Равно удивленный и обрадованный известием, Аморассан без малейшего промедления возвратился к отцу.

– Твое желание исполнено! – воскликнул он. – Еще прежде, чем я добрался до тюрьмы, Земан нашел способ сбежать оттуда и таким образом спасся от наказания!

Моавий воздел сжатые руки, благодарствуя Небесам, и последняя искра радости осветила его потускнелые глаза. Он велел Аморассану подойти, ибо желал снять с него проклятие и дать свое предсмертное благословение. Напрасно Аморассан заверял, что Земан сбежал без его помощи. Старик был твердо убежден: никакая сила меньше визиревой власти не смогла бы открыть ворота хорошо охраняемой крепости, а сын не признаётся в том, что дерзнул нарушить волю султана, единственно из скромности или благоразумия. Он горячо благословил его, но, пока руки старика лежали у него на голове, Аморассан с содроганием думал: «Ведь отец говорит сейчас в полной уверенности, что ради него преступлены законы и убийце дана свобода творить новые злодеяния!» Терзаемый такой мыслью, он ясно понимал: подобного рода благословение останется не услышанным на Небесах. Затем Моавий погрузился в сладкий, безмятежный сон. Аморассан все еще сидел у постели отца, когда к нему явился гонец со срочным вызовом в султанский сераль. Он тотчас поспешил туда. В тронном зале, где восседал Ибрагим, тесно толпились придворные, среди них были Абу-Бекер и начальник царской тюрьмы.

– Мне только что доложили о побеге твоего брата, – сурово начал султан. – Пусть убийца скроется из страны и скитается по свету как неупокоенный дух, покуда муки совести не сведут его в безвременную могилу! Бегство Земана меня мало волнует. Но то, что ты, визирь, презрев свой долг, нарушил закон, блюстителем которого должен быть, и поступил так из сострадания к брату, которого сам же и вынудил к преступлению своей показной принципиальностью, – вот это изумляет и поражает меня до глубины души. Из уважения к своему народу и к самому себе я не могу допустить, чтобы столь грубое попрание справедливости сошло с рук. Закон постановляет, что человек, способствовавший побегу преступника, должен сам понести наказание за преступление, содеянное сбежавшим. Память о нашей дружбе