обрек своего брата на вечные муки и разбил сердце своему отцу, и не ждали ничего хорошего от человека, столь безжалостно поступившего со своими ближайшими родственниками.

Однако Аморассан не ставил своей целью снискать признательность народа и охотно провел бы всю жизнь, творя благо тем, кто осыпает его проклятиями, но – увы! – его деятельность была парализована, и сомнение смущало все его мысли. Каждый замысел, внушенный его гением, каждое желание, возникшее в сердце, тут же исчезали под ледяным дыханием немилосердного советника, который указывал на все опасности, трудности и неблагоприятные последствия, неизбежно сопутствующие исполнению этих замыслов и желаний. Всякий раз, когда он порывался сделать кому-нибудь благодеяние, дух-остерегатель гасил порыв, холодно указывая на никчемность этого человека или изъяны плана по оказанию помощи. Если Аморассан был готов высказаться по тому или иному поводу на собрании дивана, дух непременно представлял ему обратную сторону вопроса, а поскольку смертные не могут дать ни одного совета, против которого не нашлось бы каких-нибудь возражений, и не могут сделать ни одного важного шага, преимущества которого не сопровождались бы какими-нибудь недостатками, Аморассан начинал сомневаться в уместности своего суждения, и оно замирало у него на губах, так и оставаясь невысказанным.

С другой стороны, деятельность Абу-Бекера казалась неутомимой – он не тратил времени на колебания: сразу принимал решение, и дело делалось. Поскольку все его действия соответствовали сиюминутным обстоятельствам, в целом они венчались успехом, но даже если какие-то проекты и проваливались – какое значение это имело для него? Единственной заботой Абу-Бекера было скрывать свои неудачи от султана, который, в свою очередь, обнаружил, что с назначением нового министра управлять государством стало заметно легче, и начал считать Аморассана человеком хотя и благонамеренным, но напрочь лишенным деловых способностей и непригодным для должности великого визиря.

Таково было положение вещей, когда однажды вечером Аморассан сидел у могилы отца, погруженный в глубокую, но довольно приятную меланхолию, и внезапно увидел перед собой деву-духа.

– Трепещи сколько угодно, – сказала неумолимая преследовательница, – хмурься, если хочешь, но ты должен выслушать меня, ибо необходимость (властвующая и над тобой, и надо мной) вынуждает меня говорить, а тебя – внимать мне. Сегодня утром Абу-Бекер свершил последний суд над Санбалладом, начальником царской тюрьмы, у кого я ради твоего спасения похитила приказ султана о побеге твоего брата. Санбаллад обвиняется в том, что передал в твои руки бумагу, которую предписывалось под страхом смерти хранить в тайне. Приговор уже вынесен, ибо он не может представить никаких доказательств своей невиновности. В безумном отчаянии он взывает к тебе и умоляет раскрыть, каким образом бумага оказалась в твоем владении. Его жизнь и смерть в твоей власти – как ты поступишь?

Аморассан. Можешь ли ты сомневаться? Сейчас же лети к султану и заяви, что бумагу дала мне ты…

Дух. Я? Сверхъестественное существо? Чтобы тем самым ты изобличил себя перед султаном как адепта запретного искусства, некроманта, союзника Иблиса…[107]

Аморассан. Пусть он считает меня таким! Пусть лучше султан, да и весь Гузурат, с ненавистью от меня отвратится, чем невинный человек погибнет из-за меня!

Дух. Поступишь так – и ты больше не визирь. Делай как знаешь, конечно, но помни: я предупредила о последствиях.

Аморассан. Ах! Лучше бы мне никогда не слышать и не слушать твоих предостережений!

Дух. Признаю, тогда ты был бы счастливее, но не ропщи на меня. Не моя вина, если ты пытался объединить то, что по природе своей несовместимо: горячий энтузиазм, побуждающий людей к благородным деяниям, и холодный рассудок, предвидящий и просчитывающий всевозможные их последствия.

Аморассан. Я прозрел наконец, и прозрение мое ужасно. Удовольствуйся несчастьями, уже мной претерпенными, и больше не предупреждай меня ни о чем! Оставь меня! Оставь навсегда!

Дух. Мне все равно, остаться ли с тобой, покинуть ли тебя. Но ты связал мою судьбу со своей, и, пока твоя судьба не определена, я должна повсюду тебя сопровождать.

Аморассан. И когда же моя судьба решится?

Дух. Мне не было дозволено прочесть последнюю страницу. Но если бы я могла показать тебе еще и cокрытое там – на что тебе осталось бы надеяться, несчастный? О, слышишь? В твой дворец входит посланец, дабы потребовать тебя к султану! Что ты собираешься делать?

Аморассан. Рассказать все Ибрагиму, воззвать к его былой дружбе, к памяти о счастливых часах нашей юности, к его сердцу!

Дух. Сделаешь так – и станешь предметом всеобщего страха и отвращения, так же как ныне являешься для всех воплощением злосчастья и неудачи! Ну что ж, я навсегда прощаюсь с великим визирем, но Аморассан пусть даже и не надеется избавиться от меня!

Дева-дух исчезла, и вошел посланец. Аморассан последовал за ним в сераль.

– О всевластный Ибрагим! – воскликнул он, бросаясь к ногам султана и обнимая его колени. – Если когда-нибудь я занимал место в твоем сердце, если когда-нибудь ты полагал меня достойным своего доверия, не останься глух к моим мольбам, поверь клятве, которую даю сейчас! Да поразит меня на твоих глазах небесная молния, если Санбаллад повинен в том, что ему вменяют! Он не передавал мне роковую бумагу и ведать не ведает, каким образом она у меня оказалась!

Ибрагим. Ну и каким же образом, расскажи?

Аморассан. Будь милостив, о государь, позволь мне промолчать! Объяснение этого таинственного обстоятельства не принесет никакой пользы, а вред может причинить немалый.

Ибрагим. Довольно! Упрямься, коли тебе угодно, но и я тоже проявлю упрямство: ты храни свою тайну, а я не отступлюсь от своего решения. Если Санбаллад и впрямь невиновен, ты должен представить тому доказательства. Если будешь молчать, он умрет и его кровь падет на твою голову – не мою! Итак, спаси его или обреки на смерть – выбор за тобой.

Аморассан. О Ибрагим! Неужели память о нашем долгом союзе не дает мне права на большее доверие моего друга?

Ибрагим. Но вправе ли ты по-прежнему притязать на мое доверие? Пользуюсь ли я твоим, Аморассан? Твое загадочное поведение в последнее время, холодность, с какой ты принимал мое ласковое обхождение, упорство, с каким ты закрывал от меня свое сердце, – разве все это не подрывало мое доверие? И как дерзает человек, столь долго показывавший такое отношение ко мне, по-прежнему называть себя моим другом? Аморассан, ты больше не тот, кого я некогда любил всем сердцем! Я сказал «больше не тот»? О нет! Ты никогда не был тем человеком, которым я тебя считал и который в полной мере заслуживал моей привязанности!

Аморассан. Я был тем