Теория конфликта детей и родителей ничего не говорит о том, сколько инвестиций в себя должен хотеть отпрыск и сколько должны ему предоставить родители. Смысл ее в том, что, сколько бы родители ни дали, ребенок хочет немного больше. Дети плачут, когда им нужна помощь, и родители не могут игнорировать их плач. Но дети плачут немного громче и дольше, чем необходимо. Родители дисциплинируют детей, чтобы удержать их от опасных ситуаций, и социализируют, чтобы сделать эффективными членами общества. Но ради своего удобства родителям приходится муштровать ребенка чуть сильнее и социализировать чуть больше, чтобы он лучше ладил с братьями, сестрами и родней, — выше уровня, в котором заинтересован сам ребенок. Конечно, как и всегда, лексика целеполагания («хочет», «интересы», «ради») не означает в сознании людей буквальных желаний, но используется как условное обозначение эволюционного давления, которое и сформировало их сознание.

Конфликт детей и родителей объясняет, почему воспитание детей всегда поединок воль, но не объясняет, почему в одну эпоху он ведется розгами и хлыстами, а в другую — нравоучениями. Трудно не сочувствовать детям, которые тысячелетиями напрасно страдали от рук тех, кто должен был о них заботиться. Если на войне противники не уступают друг другу в свирепости, то насилие при воспитании детей полностью одностороннее. Дети, которых в прошлом пороли и жгли, были не вреднее нынешних детей, а став взрослыми, вели себя не лучше. Напротив, мы убедились, что уровень импульсивного насилия взрослых был в прошлом гораздо выше. Что помогло нынешним родителям осознать, что детей можно социализировать и малой толикой той грубой силы, которую применяли их предки?

Первый толчок был идеологическим и, как и другие гуманистические реформы, берет начало в Веке разума и эпохе Просвещения. Тактики, которых придерживаются в детско-родительском конфликте дети, заставляют родителей всех времен называть их маленькими дьяволятами. В период расцвета христианства это ощущение подкреплялось религиозной верой во врожденную испорченность и первородный грех человека. Немецкий проповедник в 1520-х гг., например, учил, что дети таят желания «распутства, разврата, грязных мыслей, похотливости, идолопоклонства, веры в волшебство, враждебности, драк, гнева, азарта, неподчинения, смуты, крамолы, ненависти, убийства, пьянства и обжорства», и это только для начала[1198]. Выражение «выбить дурь» не было просто фигурой речи. К тому же фатализм по отношению к участи человека заставлял считать развитие ребенка вопросом судьбы или Божественной воли, а не ответственности родителей и учителей.

Сдвигом парадигмы мы обязаны «Мыслям о воспитании» Джона Локка — эта его работа была издана в 1693 г. и быстро обрела широкую известность[1199]. Локк предположил, что ребенок «лишь белая бумага, воск, который можно лепить и формировать как вздумается» — доктрина, именуемая теорией tabula rasa, чистого листа. Локк писал, что образование детей может «изменить человечество», и поощрял учителей проявлять симпатию к ученикам и пытаться встать на их точку зрения. Учителя должны внимательно наблюдать «изменения нрава» детей и помогать учиться с удовольствием. Они не должны ожидать от маленьких детей таких же «манер, серьезности и прилежания», как от старших. Напротив, «им следует позволять… неразумность и непосредственность, свойственную их годам»[1200].

Сегодня мы не видим ничего необычного в идее, что то, как с детьми обращаются, определяет, какими они вырастут, но в те времена это было в новинку. Ряд современников и последователей Локка прибегали к метафорам, чтобы напомнить окружающим о годах жизни, которые формируют личность. Джон Мильтон писал: «Детство показывает человека, как утро показывает день». Александр Поуп возвысил корреляцию до причинно-следственной связи: «Куда веточка гнется, туда и дерево клонится». А Уильям Вордсворт изобрел свое сравнение: «Ребенок — отец мужчины». Новая концепция детства заставила обдумать моральные и практические последствия воспитательных мер. Порка больше не считалась изгнанием вселившихся в ребенка злых сил или методом воздействия, который поможет снизить частоту нежелательного поведения в настоящем. Порка формирует человека, которым станет ребенок, так что ее последствия, ожидаемые или непредвиденные, могут изменить будущее человечества.

Следующий сдвиг сознания произвел Жан Жак Руссо, который заменил христианскую веру в первородный грех романтическим понятием первородной безгрешности. В трактате 1762 г. «Эмиль, или О воспитании» Руссо писал: «Все выходит хорошим из рук Творца, все вырождается в руках человека». Предвосхищая теории психолога ХХ в. Жана Пиаже, Руссо разделил детство на последовательность стадий, сфокусированных на инстинктах, ощущениях и идеях. Он утверждал, что маленькие дети еще не достигли возраста идей и от них нельзя ждать рассуждений на уровне взрослых. Вместо того чтобы муштровать их, вдалбливая правила добра и зла, взрослые должны позволять детям взаимодействовать с природой и учиться на собственном опыте. Если в процессе исследования мира дети что-то сломают, так это не со зла, но по незнанию. «Уважайте детство, — настаивал он — Дайте дольше действовать природе, прежде чем возьметесь действовать вместо нее»[1201]. Романтизм XIX в. вслед за Руссо считал детство периодом мудрости, чистоты и творчества, стадией, когда детям позволяют получать удовольствие, а не наказывают, лишая его. Подход, знакомый сегодня, но радикальный тогда.

В эпоху Просвещения элиты начали усваивать благосклонные к детям доктрины чистого листа и первородной безгрешности. Но историки считают, что по-настоящему отношение к детям поменялось значительно позже, на рубеже ХIХ — ХХ в.[1202] Экономист Вивиана Зелицер предположила, что «сакрализация» детства в глазах родителей из среднего и высшего классов произошла в период с 1870-х по 1930-е гг. Именно тогда дети обрели сегодняшний статус «экономически невыгодных, эмоционально бесценных»[1203]. Все началось в Англии, где скандалы с «фермами младенцев» привели к созданию в 1870 г. Общества защиты детей и способствовали принятию в 1872 и 1897 гг. законов о защите жизни детей. Примерно в то же время благодаря появлению пастеризации и стерилизации посуды для детей меньшее число младенцев стало попадать в руки кормилиц-убийц. И хотя поначалу индустриальная революция избавила детей от непосильного труда на фермах, всего лишь заменив его непосильным трудом на заводах и фабриках, законодательные реформы последовательно запрещали эксплуатацию детей. Тогда же изобилие, достигнутое в результате индустриальной революции, снизило уровень детской смертности и необходимость в детском труде и вдобавок обеспечило приток налоговых поступлений, которые можно было направить на социальные нужды. Все больше детей училось в школах, которые стали обязательными и бесплатными. Чтобы справиться с беспризорниками, оборванцами и попрошайками, болтавшимися по улицам городов, учреждения социального обеспечения основывали детские сады, приюты, исправительные школы, летние лагеря и клубы для мальчиков и девочек[1204]. Детская литература издавалась, чтобы доставлять удовольствие маленьким читателям, а не для запугивания и чтения нотаций. Возникшее «Движение по исследованию детства» ставило своей целью найти научный подход к развитию человека и замещало предрассудки и демагогию бабушек предрассудками и демагогией экспертов по воспитанию детей.