С клешнею в руке я рад ощутить

    в коричной тени холодок.

Я уксус налил, имбирь истолок

    и радость умерить не мог.

Сын знатных отцов, любитель поесть,

    еду запивает вином;

У этого принца, ходящего боком,

    живот, лишенный кишок.

В пупке у него скопляется жир —

    ем жадно, опасность забыв;

На пальцах моих, как я их ни мыл,

    остался зловонный душок.

На свете все люди любили всегда

    и рот, и живот ублажать.

Над этим смеялся на Склоне Святой,

    но с этим покончить не мог.

– Таких стихов можно сразу сочинить хоть целую сотню! – засмеялась Дай-юй.

– Твои способности уже истощились, вот ты и начинаешь оценивать достоинства и недостатки других, вместо того чтобы самой взять да сочинить! – с улыбкой заметил Бао-юй.

Дай-юй ничего не ответила, только запрокинула назад голову, тихо продекламировала сочиненное стихотворение, потом схватила кисть и одним росчерком записала:

Железо брони и копья клешней

    они после смерти хранят.

На блюде лежат, блистая красой,

    их каждый попробовать рад.

Нефритовым мясом панцирь клешней

    за парою пара наполнен;

И красного жира внутри скорлупы

    куска за куском аромат.

Я мясу любому всегда предпочту

    чудесные восемь клешней;

И кто-то вдобавок меня научил

    пить тысячу кубков подряд.

Стою перед этой прекрасной едой,

    пред этой едою на праздник.

Над инеем и хризантемами ветры

    меж листьев корицы шумят.

Когда Бао-юй прочел стихотворение, он принялся восхищаться, но Дай-юй одним рывком разорвала бумагу и приказала служанкам сжечь ее.

– Мои стихи хуже твоих, пусть их сожгут, – сказала она. – Стихотворение о крабе получилось у тебя лучше стихов о хризантеме, так что ты его сохрани!

– Я тоже сочинила стихотворение, – заявила в этот момент Бао-чай. – Не знаю только, хорошо ли. Запишу его просто ради шутки.

Она взяла кисть и записала. Все стали читать:

Корица густая, тенистый утун, —

    сидим, наливая вино.

В Чанъани, как праздник осенний придет,

    всегда истекают слюной.

Не видят уж очи, пути и дороги

    идут поперек или вдоль;

Не важно утробе, весна или осень,

    пред черной и желтой едой.

– Замечательно, чудесно! – раздались восхищенные возгласы, когда дочитали до этого места.

– Ловко же она нас поддела! – воскликнул Бао-юй. – Теперь я вижу, что мои стихи тоже нужно сжечь!

Стали читать дальше:

Пред вонью бессильно вино – и берет

    муку хризантемы одна;

Коль приторность жира душа не снесла,

    добавит имбиря другой.

Сегодня наполнен клешнями котел,

    какой же от этого прок? —

Лишь запах колосьев останется там,

    где выгнулся берег дугой.

– Вот настоящий гимн крабам, – заявили все, когда окончилось чтение. – Оказывается, даже в маленькую тему можно вложить большой смысл! Только замечания кое о ком из присутствующих очень едкие!

В это время в сад снова пришла Пин-эр. Прочтите следующую главу, и вы узнаете, зачем она пришла.

Глава тридцать девятая, из которой читатель узнает о том, как деревенская старуха болтала вздор и как впечатлительный юноша стал искать в нем истину

При появлении Пин-эр все бросились к ней с расспросами:

– Что делает твоя госпожа? Почему она не пришла?

– Откуда у нее может быть свободное время? – улыбаясь, сказала Пин-эр. – Ей даже не удалось поесть! Сама она прийти не может, поэтому велела мне спросить у вас, есть ли еще крабы.

– Конечно есть, даже много, – ответила Сян-юнь и тут же приказала служанкам положить в короб десяток самых крупных крабов.

– Побольше жирных, с круглым брюшком, – наставляла Пин-эр.

Ее пригласили к столу, но она отказалась.

– Приказываю тебе – садись! – в упор глядя на нее, сказала Ли Вань.

Она усадила Пин-эр рядом с собой, налила кубок вина и поднесла к ее губам. Пин-эр быстро отпила глоток и вновь собралась идти.

– Не разрешаю тебе уходить! – удержала ее Ли Вань. – Теперь я вижу, что Фын-цзе для тебя всё, а меня ты и слушать не желаешь!

Обратившись затем к служанкам, она коротко приказала:

– Короб с крабами отнесете второй госпоже Фын-цзе и скажете, что я оставила Пин-эр у себя!

Женщины взяли короб и удалились. Через некоторое время они возвратились и доложили:

– Вторая госпожа велит вам и всем барышням во время еды не смеяться и не болтать. В этом коробе она прислала немного печенья из муки водяного ореха и хворост на курином жиру, которые только что получила от жены младшего дяди.

Потом, обратившись к Пин-эр, продолжала:

– А вам, барышня, госпожа велела передать, что, поскольку она послала вас с поручением, а вы не хотите возвращаться домой, можете оставаться здесь, только не увлекайтесь вином.

– А что она со мной сделает, если я выпью много? – с улыбкой проговорила Пин-эр, продолжая пить и закусывать крабами.

– Как жаль, что тебе с такой внешностью выпала жалкая доля служанки! – засмеялась Ли Вань, обнимая Пин-эр. – Ведь всякий, кто тебя не знает, может легко принять тебя за госпожу!

Пин-эр, болтая с Бао-чай и Сян-юнь, неожиданно повернулась в сторону Ли Вань.

– Не прижимайте меня, госпожа, – попросила она, – щекотно!

– Ай-я! – воскликнула Ли Вань. – Что это у тебя такое твердое?

– Ключ, – ответила Пин-эр.

– Неужели у тебя есть какая-нибудь драгоценность и ты запираешь ее на замок, чтобы ее не украли, а ключ носишь при себе? – рассмеялась Ли Вань. – Я постоянно говорю, что когда Танский монах[126] отправлялся в путь за священными книгами, у него был белый конь; когда Лю Чжи-юань[127] завоевывал Поднебесную, у него были волшебные доспехи, подаренные духом тыквы, а у Фын-цзе есть ты. Ведь ты сама ключ своей госпожи! Зачем тебе еще и этот ключ?

– Вы выпили, госпожа, и насмехаетесь надо мной! – смущенно улыбнулась Пин-эр.

– Она говорит вполне серьезно, – подтвердила Бао-чай. – Недавно на досуге мы стали рассуждать о достоинствах и недостатках служанок и решили, что таких, как ты, на сотню едва ли найдется одна. Госпожа Фын-цзе прекрасно подобрала себе служанок. Но самое замечательное то, что каждая из них обладает особыми качествами.

– Все подчиняется законам Неба, – изрекла Ли Вань. – Представьте себе, что получилось бы, если бы в комнатах старой госпожи не прислуживала барышня Юань-ян? Начиная от самой госпожи Ван, кто осмеливается