Увидев, что он убрал меч, Ши Мэй поднял руку и нарочито медленно коснулся кровоточащей полосы на своей шее, после чего сказал:

— К счастью, ты не настолько глуп.

— …

— В будущем не ори чуть что, что убьешь меня. На самом деле ты ведь прекрасно понимаешь, насколько мы с тобой неразрывно связаны, — бросив насмешливый взгляд на Тасянь-Цзюня, Ши Мэй продолжил. — сейчас ты словно покрытый ржавчиной меч, и я собираюсь тебя восстановить и очистить, чтобы ты стал таким же хорошим оружием, каким был прежде. Мне ведь все еще очень нужно, чтобы ты оставался моим смертоносным клинком. Что же касается тебя, то, боюсь, после восстановления ты рассчитываешь не только окончательно освободиться от моего контроля, но и забрать мою голову.

Тасянь-Цзюнь закатил свои черные глаза, прежде чем повернуть голову и холодно взглянуть на него.

— Все эти годы в другом мире ты продолжал работать на меня. Щель во Вратах Жизни и Смерти была слишком узкой, чтобы мог пройти человек, поэтому обычно я пересылал тебе инструкции с почтовым голубем. Однако иногда мы также общались, используя соединяющего наши сердца паразита. Так что, конечно, я знаю, о чем ты думаешь, и незачем так изумляться.

Тасянь-Цзюнь наконец открыл рот и холодно сказал:

— По-моему ты недалек от слепоты. Какой из твоих глаз увидел, что этот достопочтенный изумился?

Ши Мэй поджал губы, выражение его лица стало еще более угрюмым.

— Ладно, раз уж теперь ты понимаешь всю личную выгоду и возможные потери от этого дела, то должен какое-то время сдерживать себя. Давай работать вместе. В тот день, когда мы общими усилиями покончим с этим, тогда и посмотрим сможешь ли ты вырваться из-под контроля и убить меня, или все-таки я смогу обрести послушное моей воле непобедимое смертоносное оружие.

— Поживем — увидим, — ответил Тасянь-Цзюнь.

Ши Мэй собирался добавить еще что-то, но в этот момент лежащий на кровати Чу Ваньнин издал тихий глухой стон. Это был лишь еле слышный звук, такой же мимолетный, как цветение «царицы ночи» эпифиллума, однако только что ожесточенно спорившие мужчины[266.3] тут же повернули головы в одну сторону.

— Ваньнин?

— Учитель…

— … — мужчины, которые некогда были учениками одного учителя, посмотрели друг на друга. Тасянь-Цзюнь стал еще мрачнее, но не проронил ни слова. Вскоре его взгляд переместился с Ши Мэя на все еще пребывавшего в забытьи Чу Ваньнина.

После паузы он нарочито безразличным тоном произнес:

— Этого человека уже несколько дней изводит лихорадка. Не заметно, чтобы ему становилось легче. Если так дальше пойдет, возможно ли, что он…

На этом месте его речь прервалась, и дальше он продолжать не стал. Наступающий на бессмертных Император, косивший людей, как траву, осекся на том самом слове. Его длинные ресницы затрепетали, и он закрыл глаза.

В отличии от него Ши Мэй не придал этому слову никакого особого значения:

— И что же ты хотел спросить? Возможно ли, что он умрет?

Может, это была лишь иллюзия, но и без того мертвенно-бледное лицо Тасянь-Цзюня стало белее листа бумаги. Он хмуро поджал губы. Казалось, этот человек теперь так истово ненавидит слово «умрет», что решительно отказывается его произносить.

— Это возможно? — наконец спросил он.

— Конечно, он не умрет. Не стоит так недооценивать уважаемого Бессмертного Бэйдоу. Однако, как тебе наглости хватает спрашивать об этом у меня? — Ши Мэй саркастично приподнял брови. — Из-за чего, по-твоему, его так лихорадит? Не потому ли, что ты повел себя как дикий зверь и так безжалостно обошелся с ним.

Выражение лица Тасянь-Цзюня еще сильнее потемнело, отразив крайнюю степень его недовольства.

— Тот он — это не я, — мрачно ответил он, — не равняй меня с этим отбросом.

Услышав его ответ, Ши Мэй смерил его с ног до головы насмешливым взглядом, прежде чем наконец сказал:

— Прекрасно, я тоже считаю его отбросом. Тебе прекрасно известно, что я приложил немало усилий для создания огромного разлома, ведущего в это пространство-время, и привел тебя сюда, чтобы ты заставил это ничтожество навсегда исчезнуть, а сам смог вновь подняться на вершину мира… Ваше величество, — поразмыслив, он решил, что сейчас лучше будет именно так обратиться к Тасянь-Цзюню, — осталось совсем немного, и наши цели будут достигнуты. Вы ведь тоже желаете вновь обрести полную силу и почувствовать прилив сил и клокочущий огонь духовной мощи, что вдохнет в вас живое духовное ядро?

— …

Подобно охотящейся змее, Ши Мэй, высунув чарующе алый кончик языка, принялся умело обольщать и соблазнять его разум.

Он уже поймал это страстное желание во взгляде Тасянь-Цзюня, поэтому его сердце успокоилось, а лицо озарила улыбка. У него в голове созрел идеальный план[266.4], и он был полон решимости воплотить его в жизнь и победить.

— Если желаете полностью восстановить былую мощь, тогда будьте послушны, — его белоснежные зубы были покрыты ядом соблазна, а глаза ярко сияли от предвкушения, — будьте послушны и тогда мы сможем легко решить все проблемы и уладить наши дела.

Помолчав, Тасянь-Цзюнь, с досадой бросил:

— Оставим этот разговор на потом, — он указал на Чу Ваньнина, — поговорим об этом.

— Что до него, ничего страшного не случилось. Просто слияние душ стало слишком большим потрясением для его телесной оболочки, только и всего, — без особых эмоций констатировал Ши Мэй. — Нечего тут обсуждать. Но если действительно желаете, чтобы ему полегчало, будет лучше, если вы прямо сейчас выйдете.

Во взгляде Тасянь-Цзюня тут же появилась настороженность:

— Что ты хочешь сделать?

Натянуто улыбнувшись, Ши Мэй ответил:

— Хочу исцелить его.

— Этот достопочтенный также желает присутствовать при этом.

— Ну уж нет, так не пойдет, — ответил Ши Мэй, — искусство врачевания великого мастера Ханьлиня не для посторонних глаз.

— …

Видя, что Тасянь-Цзюнь не собирается уходить, Ши Мэй сказал:

— Ладно, можете не уходить. Тогда уйду я, а вы оставайтесь. Все-таки вы же у нас Божественный Император, чьи непревзойденные способности и умения выше воли небес, так что, несомненно, сможете хорошо позаботиться о нем.

После этих слов Тасянь-Цзюнь совсем сник.

Его духовная сущность была очень напористой и кровожадной. Лучше всего она подходила для совершенствования по пути насилия, но для врачевания совершенно не годилась. В прошлой жизни в его дворце было