В конечном счете Наньгун Лю не выдержал и разрыдался:

— Я не понимаю, не понимаю! Отпусти меня, я не хочу больше здесь оставаться!

Ши Мэй изначально был на взводе, а пронзительный крик Наньгун Лю окончательно вывел его из себя. Казалось, тусклый свет в его глазах заволокло черными тучами. Подняв руку, он отвесил Наньгун Лю звонкую оплеуху и только после этого наконец отпустил.

— Ничтожная тварь, катись отсюда, — холодно бросил он.

После того, как плачущий в голос Наньгун Лю исчез вдали, Ши Мэй опять погрузился в ласковые глубины горячего источника. Со всех сторон его по-прежнему окружал восхитительный пейзаж, и воздух был, как и раньше, напоен слабым благоуханием раскрывшихся цветов лунсюэ, однако наполнявшая его сердце радость полностью иссякла, а в груди остались только всепоглощающий гнев и безграничная ярость.

Он вдруг со всей силы ударил по водной глади. Брызги разлетелись во все стороны, после чего взбаламученная вода постепенно снова успокоилась.

Рябь разошлась, и в водном зеркале вновь отразилось все то же исполненное нежной красоты и мягкости отражение с гниющей раной на груди.

Гнев схлынул и на его место пришли уныние и бессилие. Ши Мэй снова прислонился спиной к берегу водоема и, вскинув голову, взглянул на небесный свод сквозь чуть приподнятую завесу ресниц.

— Люди меняются, — пробормотал он.

Семена прорастают, почки сменяет яркая зелень, среди зеленых листьев распускаются цветы, цветы увядают и опадают, а опавшие лепестки становятся грязью.

Время невозможно увидеть или потрогать, однако тихо и незаметно оно поглощает каждого человека. Кому-то годы стирают когти и клыки, а у кого-то стачивает острые грани талантов и умений.

— Все меняется…

Он устало зачерпнул горсть воды и умыл лицо.

Сравнив себя в этой жизни с собой из жизни прошлой, можно ли понять, в какой момент он сбился с пути и когда прошел свою точку невозврата?

После купания Ши Мэй сменил одежду, собрал свои длинные черные волосы в свободный пучок и по тенистой благоухающей тропе вернулся в тайную комнату на горе Цзяо. Постояв немного у двери, он наконец протянул руку, чтобы распахнуть ее.

К этому времени наступила глубокая ночь. Почти все свечи в тайной комнате погасли, и лишь крохотный одинокий огонек мерцал за тюлевым занавесом.

Не издав ни единого шороха, Ши Мэй потихоньку вошел в комнату. Его присутствие мог выдать лишь нежный аромат мыльного корня, но именно этот запах и встревожил мужчину, лежащего на скрытой за пологом кровати.

В тишине раздался хрипловатый низкий голос Тасянь-Цзюня:

— Кто?

Помрачневший Ши Мэй неохотно отозвался:

— Это я.

За пологом на несколько секунд все затихло, потом послышался шорох одежды, словно кто-то натягивал одежду, чтобы подняться с постели.

— Хозяин действительно образец утонченности и хороших манер. Страдая бессонницей, он посреди глубокой ночи пришел подслушивать под дверью спальни этого достопочтенного? — с холодной усмешкой процедил Тасянь-Цзюнь. — Уж не жар ли у вас?

Выражение лица Ши Мэй стало еще холодней:

— Ты тоже не перегибай палку. Никаких развлечений, если не хочешь довести его до смерти.

Хотя низкий голос Тасянь-Цзюня звучал с томной ленцой, если прислушаться, в нем можно было различить намек на сильную усталость:

— Хозяину не стоит беспокоиться, этот достопочтенный всегда был против любых извращений в постели. Этот достопочтенный — человек дела и совершенно не заинтересован в праздной болтовне, использовании ядовитых змей и играх в угадайку с завязанными глазами. От моих развлечений вряд ли кто-то умрет.

— …

Праздная болтовня, использование ядовитых змей и игры в угадайку с завязанными глазами… тут не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, о ком он говорит.

В груди Ши Мэя взметнулось пламя гнева. Он шагнул вперед и отдернул полог. В тот момент, когда мягкая, почти женственная красота Ши Минцзина сошлась лицом к лицу с мужественной красотой Тасянь-Цзюня, казалось, в сумраке столкнулись мечи и посыпались искры.

— Ты!.. — так и не договорив, Ши Мэй вдруг умолк.

Он предполагал, что, воссоединившись с Чу Ваньнином после долгой разлуки, оголодавший и томимый страстной жаждой Тасянь-Цзюнь набросится на него и будет заниматься с ним любовью всеми возможными способами.

Однако когда он откинул полог, перед его глазами предстала совсем неожиданная картина.

Он увидел, что Чу Ваньнин все еще погружен в болезненную дрему, а его щеки раскраснелись от сжигающей тело лихорадки. Широко распахнув полы одежды, Тасянь-Цзюнь обнажил большую часть грудной клетки с хорошо развитыми мускулами и гладкой, бледной кожей, чтобы прижать к ней Чу Ваньнина. Лицо его хранило невозмутимое выражение, однако большая рука мерно поглаживала волосы дремлющего в его объятиях мужчины. Весь его вид выражал неприязнь на грани отвращения и одновременно неспособность отпустить.

— Зачем… ты это делаешь? — спросил Ши Мэй.

На лице Тасянь-Цзюня появилось пренебрежительное выражение:

— А сам-то как полагаешь, зачем этот достопочтенный делает это?

— …

«Ох, да ладно, к чему вообще спорить с покойником», — Ши Мэй прикрыл глаза, изо всех сил стараясь подавить в себе новую вспышку злости, но угольки ярости все еще жгли его сердце, так что в итоге он не удержался и с издевкой парировал:

— Кто бы мог подумать, что в столь почтенном возрасте Наступающему на бессмертных Императору Тасянь-Цзюню все еще нужна компания учителя, чтобы отправиться спать. Я вот думаю, если это не из-за боязни темноты, значит ты, должно быть, просто хочешь поскулить в подол отца-наставника.

Нельзя сказать, что слова Ши Мэя не возымели никакого эффекта. Тасянь-Цзюнь тут же угрожающе сощурился и машинально поднял руку, желая оттолкнуть лежащего у него на груди бессознательного Чу Ваньнина или, чтобы выглядеть еще более независимо и внушительно, даже столкнуть его с кровати.

Однако, глядя на приближающегося Ши Мэя, он, в конечном итоге, еще крепче обнял человека в своих объятиях и, взмахнув широким рукавом, прикрыл лицо Чу Ваньнина.

После этого Тасянь-Цзюнь угрюмо взглянул на Ши Мэя:

— Дела этого достопочтенного не имеют к тебе никакого отношения.

Стиснув зубы, Ши Мэй процедил:

— Прекрати огрызаться, должен же быть предел у твоего хамства. Ты что, совсем забыл, кто тебя создал?

— Если великий мастер Ханьлинь открыл свою пасть, чтобы угрожать этому достопочтенному, то лучше бы ему сразу ее захлопнуть, — с холодным сарказмом ответил Тасянь-Цзюнь, — поистине от этого будет куда больше прока.

— Ты!..

Несмотря на свою выдержку, столкнувшись с непрерывными нападками и оскорбительным