Теперь Юсупов превратился в убийцу Распутина. Его жизнь приобрела смысл. Он начал устраивать ужины в знаменитом подвале, где сохранилась та же обстановка, что и в ночь убийства. Он с удовольствием рассказывал мрачную историю юным девушкам и наблюдал, как они дрожат, когда он показывал им белую медвежью шкуру, некогда запятнанную кровью Распутина. На одном из таких вечеров присутствовала сестра Дмитрия, великая княгиня Мария Павловна. Она тщательно осмотрела шкуру, но не обнаружила на ней ни пятнышка крови2.

Весной Юсупов навестил в Москве Эллу и рассказал ей обо всем лично. «Убийство Распутина – не преступление, – сказала будущая святая Русской православной церкви. – Ты уничтожил воплощение зла»3. Слова эти Феликсу понравились, и угрызения совести его более не терзали. Когда дантист Сергей Кострицкий, отправившийся в Тобольск лечить царскую семью, спросил его, чувствовал ли он какую-то вину за то, что отнял жизнь у другого человека, Феликс с улыбкой ответил: «Никогда. Я убил собаку». Кострицкий испытал отвращение – не только от его слов, но и от того холодного, циничного тона, каким Юсупов их произнес4. «Я никогда не испытывал ни малейших угрызений совести, – беззаботно признавался Феликс в своих мемуарах. – Мысль о Распутине никогда не тревожила мой сон»5.

А вот о великом князе Дмитрии такого сказать было нельзя. Из штаба русской армии в Персии он писал отцу в январе, что последние дни выдались «ужасно трудными», и потребовалась вся его сила воли, чтобы не сломаться и не разрыдаться в поезде, словно ребенку. Возможно, эти слова предназначались Николаю и Александре. В том же письме Дмитрий писал, что не знает, кто убил Распутина, но кто бы это ни был, это были люди, которые «искренно, горячо, страстно любят Россию, свою родину […] и горячо преданы своему государю». Дмитрий знал, что охранка читает его почту, и надеялся, что эти слова дойдут до императора. В конце апреля Дмитрий описал все произошедшее более честно. Он признался, что после долгих раздумий решил принять участие в убийстве, хотя теперь ему ясно, что убийство Распутина только ухудшило ситуацию. Керенский уже дал понять, что Дмитрия не арестуют, поскольку он сыграл важную роль в борьбе со старым режимом. Но Дмитрий уже колебался, стоит ли возвращаться в Россию. Отцу он писал, что если бы вернулся сразу же после отречения, то это было бы «ужасной грубостью» по отношению к «бедному Ники». Более того, Дмитрий опасался возвращаться, поскольку считал, что слова Керенского могут и не спасти его от тюрьмы. Ведь он был Романовым – какова бы ни была его роль в убийстве Распутина6. В сентябре он все еще раздумывал о возвращении, но оставался в Персии из-за, как он писал в дневнике, «категорического и не раз повторяемого приказа Юсуповых». В конце концов Дмитрий решил остаться в Персии, и это решение, скорее всего, спасло ему жизнь.

В первую годовщину убийства Дмитрий, который жил в британской миссии в Тегеране, проснулся и увидел, что город засыпало снегом. Неожиданное зрелище вернуло его в мыслях в Петроград, к событиям прошлого года.

Анну Вырубову арестовали в Царском Селе 3 апреля 1917 года и поместили в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, в камеру № 70. С одной стороны находилась камера Екатерины Сухомлиновой (камера № 71), с другой – Ивана Манасевича-Мануйлова (камера № 68). Временное правительство заполняло тюрьму ключевыми фигурами старого режима. В Петропавловке оказались генерал Воейков, генерал Сухомлинов, Борис Штюрмер, Иван Щегловитов, Степан Белецкий. Была арестована даже Ольга Лохтина. Белецкий находился на грани нервного срыва. Он был слаб, напуган и болен. Он почти не спал – во сне ему являлся Распутин8. Всех допрашивала специально созданная Чрезвычайная следственная комиссия. Комиссия стремилась доказать, что Вырубова вместе с императрицей, Распутиным и другими устраивали тайные встречи в ее доме и планировали предательство России9. Обращались с Вырубовой крайне грубо. Охранники плевали на нее, били по лицу, раздевали донага. Иногда они угрожали убить ее. Но она никогда не жаловалась. Члену Комиссии она сказала: «Они не виноваты. Они не ведают, что творят»10. Самым унизительным для нее моментом заточения стал осмотр тюремного доктора. Следователи не верили, когда она утверждала, что не была любовницей Распутина, и потребовали абсолютных доказательств. Анну положили на стол, раздвинули ей ноги. После тщательного осмотра врач подтвердил ее слова. Анна была девственницей11.

Вырубова защищала Распутина и царскую чету изо всех сил. Протопопов вел себя по-другому. После ареста он заявил, что у него есть доказательства измены на самом высоком уровне. Он утверждал, что Распутин не передавал денег, полученных от Мануйлова или Симановича, императрице. Он называл предателями Алексея Хвостова, Мануйлова, Штюрмера и Андроникова. Разумеется, Протопопов пытался спасти собственную шкуру. Александр Блок называл его «двуликим Янусом». Симанович вел себя не лучше. Он заявил Комиссии, что никогда не знал Распутина и не имел с ним ничего общего12.

Комиссию не волновали вопросы, связанные с Церковью, которая и сама могла в них разобраться. Ни Святейший Синод, ни Русская православная церковь не осудили убийство Распутина и осквернение его могилы. Они занимались реабилитацией тех клириков, которые пострадали в последние годы, и чисткой всех, кто был реальными или предполагаемыми сторонниками Распутина. Отец Востоков вернулся в Москву, где 21 марта потребовал, чтобы все, кто запятнал себя общением с Распутиным, были смещены со своих постов. Избранный обер-прокурор Синода Владимир Львов, бывший депутат Думы и злейший враг Распутина, начал настоящую войну против его сторонников. Одним из первых его решений было исключение из Синода Питирима и Макария, митрополита Московского. В апреле он создал и возглавил следственную комиссию по изучению роли Распутина в церковной администрации. Как писала газета «Новое время», этот комитет должен был «предпринять все возможные меры к устранению этого влияния»13. В статье о борьбе с распутинщиной в Церкви газета «Петроградский листок» писала, что епископ Екатеринбургский и Ирбитский Серафим (Сергей Голубятников) был смещен с поста и отправлен в отставку из-за его отношений с Распутиным. Главный его грех заключался в том, что он принимал Распутина в Тюмени после покушения Гусевой и следил за его лечением14.