сталь. — Да, передайте ему, что у меня с ним остались незаконченные дела, и если он не хочет неприятностей, лучше бы ему со мной встретиться. Я уже не первую неделю пытаюсь к нему пробиться, и если он не захочет говорить со мной, то поговорит с судебным приставом. Вы поняли? Кто это, кстати?

Томми медлил, пытаясь сообразить, была ли Сью-Линн в курсе давнего скандала. Перпектива выяснить это сейчас его не радовала.

— Его брат. Послушайте, вы знаете, что у него завтра представление?

Возможно, ему следовало просто позвать Марио из душа и оставить разбираться. Мысль о том, что скажет Марио, когда узнает, что Томми сам пытался его защитить, вгоняла в дрожь.

— Лучше если он перезвонит после представления, Сью-Линн.

— Эй, что у вас там происходит? — женщина все больше раздражалась. — Он что, заболел?

— Можно и так сказать, — расплывчато ответил Томми, подбирая слова, которые бы не выдали Марио и одновременно не взбесили бы Сью-Линн. — Если вы не желаете ему зла, подождите, пока он разберется с шоу. Вы же сама летаете, вы должны знать, что это такое.

— Думаю, еще один день дело потерпит. Но он должен позвонить мне завтра, иначе узнает, какие проблемы я могу устроить, если как следует захочу.

Звук льющейся воды стих.

— Куда он может вам перезвонить? — торопливо спросил Томми.

— Он знает, где я, — неприязненно сказала женщина. — Напомните ему, что я все еще существую, и пусть не притворяется, будто не знает, где меня найти.

Она отключилась, и Томми медленно положил трубку. Марио, одетый в шорты, вышел из ванной.

— Кто звонил, Томми?

— Ошиблись номером, — без колебаний ответил Томми.

Марио выглядел спокойным, но Томми хорошо знал, как быстро это спокойствие может перейти в приступ депрессии или почти истерическое возбуждение.

— Пойдем завтракать, — предложил он. — Вечером толком поесть не удастся.

— Завтрак! — Марио посмотрел на часы и хихикнул. — Пора завтракать!

Ел он очень много — как всегда, когда им предстояло позднее представление, что практически исключало прочие приемы пищи. Зато Томми чувствовал себя вялым и измотанным, как расплетенная веревка. Вспоминая озарение, настигшее его вчера — Как гимнаст я с ними и рядом не стою! — он беспокойно размышлял, что вообще здесь делает. В детстве Томми чуть ли не молился на Марио. Не это ли заставило его заняться работой, к которой он, став взрослым, оказался плохо пригоден? Верным ли было решение вернуться в цирк, или во всем виновата лишь ложная решимость, вспыхнувшая на почве воссоединения с Марио?

Томми посмотрел на Марио. Тот, явно в неплохом расположении духа, расслабленно сидел на стуле. Седеющие на висках волосы обрамляли тонкое лицо — любимое, но во многом незнакомое.

— Что-то ты притих, — заметил Марио, подливая себе кофе из оставленного официанткой кофейника. — Насчет шоу волнуешься? Брось, все будет замечательно. Я тебя понимаю, сам переживал такое в первый день сезона, когда был младше. Каждый год первого мая, когда мы открывались, я жалел, что не остался в балетной школе. Собственно говоря, у меня и сейчас так, но я просто говорю себе, что это пройдет, надо просто переждать. Расслабься. Вот, возьми последние сосиски, — он перекинул их на тарелку Томми. — День будет долгий.

Посмотрев в его смеющиеся глаза, Томми вдруг осознал, что Марио прав. Через несколько часов их ждет представление. Не время размышлять, достоин ли он в нем участвовать.

— Ну да, — согласился Томми, осушив чашку. — Надо еще шесть часов где-то убить. Нет смысла шляться поблизости и себя накручивать. Давай съездим в кино или еще куда-нибудь.

Перед представлением над ними тщательно поработали гримеры и костюмеры.

Ожидая начала, Томми с отвращением чувствовал на своем лице толстый слой грима и морщил нос от тошнотворного запаха какой-то дряни, которой ему укладывали волосы. На экране, установленном за огромными панелями, демонстрировались изображения с четырех камер. Одна показывала сцену, где знаменитый голливудский актер, приглашенный вести программу, разогревал публику. Вторая была направлена на зрителей, в дальнейшем ее должны были перевести на манеж. Третью камеру установили возле самого мостика, а четвертая фокусировалась на пустой покачивающейся ловиторке. Возле центрального монитора суетился тихий техник, совмещая изображения для транслирования на главный экран.

Томми принялся гадать, для чего предназначена вся эта сложная аппаратура. Джонни смотрел так, будто все понимал. Наверное, так оно и было.

Актер закончил рассказывать какую-то шутку, от которой трибуны взорвались смехом и аплодисментами. Томми видел его на одном из изображений: красивый, начинающий седеть мужчина, слегка напоминающий Джима Фортунати.

— Мы находимся в зимней квартире цирка Старра в Калифорнии, и вас приветствует наш сегодняшний ведущий — Барри Кэсс!

На экране за головой Барри Кэсса Томми видел кадры, которые они снимали заранее и которые транслировались сейчас на всю страну: трапеция, фигура Джонни головой вниз — размытая, нереальная, раскачивающаяся в гипнотическом ритме. Томми ощутил, как невольно сократились плечевые мышцы и напряглись икры — словно он сам был в ловиторке. На заднем плане все выше и выше взлетал вольтижер, чей кач идеально совпадал с движениями ловитора.

Томми никогда прежде не видел себя со стороны и сейчас даже не понял, что это он и есть. Все его внимание было сосредоточено на Джонни в ловиторке. Томми стоял неподвижно, но когда два силуэта на экране встретились, соответствующие мускулы сократились, а в животе екнуло. то его мир. Он там, где его место.

Пальцы Стеллы скользнули в его ладонь, и он с грубоватой нежностью сжал ее руку. Он посмотрел на Джонни: тот стоял, напряженный и озабоченный, совсем не похожий на совершенного почти до боли человека с экрана.

Его я тоже люблю. Я никогда этого не понимал. Иногда он мне совсем не нравится, но он тоже мой брат, и я люблю его…

— Сантелли, пожалуйста. Мистер Гарднер. Тридцать секунд.

Марио стоял сразу за ним — как и многие годы до того. Томми не смотрел на него