Ротшильды не могли не замечать той враждебности, какую они вызывали. Более того, можно сказать, что они предпринимали реальные шаги, чтобы противодействовать подобным настроениям, делая щедрые — и заметные — благотворительные жесты. В очень засушливое лето 1835 г. Соломон предложил 25 тысяч гульденов на сооружение акведука от Дуная к пригородам Вены. Три года спустя, когда Пешт и Вуда пострадали от наводнения, он поспешил оказать жертвам финансовую помощь. Он пожертвовал 40 тысяч гульденов на основание института научных исследований в Брюнне. А в 1842 г., когда Гамбург был уничтожен пожаром, они с Джеймсом сделали значительные пожертвования в фонд, основанный для помощи пострадавшим. До 1830-х гг. благотворительность братьев в основном ограничивалась еврейскими общинами Франкфурта, Лондона и Парижа. Позже Соломон положил за правило участвовать в работе других благотворительных фондов, куда делали взносы и другие представители габсбургской элиты. Барон Кюбек записал в дневнике, как реагировали на его жест представители элиты. В 1838 г., на ужине в честь графа Коловрата, Соломон пылко заявил, что присутствие его гостя «сегодня доставляет мне столько же удовольствия, как будто мне подарили тысячу гульденов или я подарил их бедняку». На это граф Коловрат ответил: «Отлично, дайте мне тысячу гульденов для бедняка, который нуждается в помощи и обращается ко мне». Ротшильд обещал, и после ужина графу Коловрату вручили тысячу гульденов.

Соломон так часто совершал подобные поступки, что в одной сентиментальной новелле 1850-х гг. его изобразили своего рода венским Санта-Клаусом, который по доброте своей помогает дочери плотника выйти замуж за талантливого, но бедного ученика своего богатого отца. Кульминацией этого слащавого сочинения стало описание толпы попрошаек в приемной резиденции Соломона на Реннгассе. Среди них есть человек, который утверждает, будто он зять Бога (его прогоняют); человек, который хочет, чтобы Соломон стал крестным отцом его ребенка (он получает 50 гульденов); и женщина, чья пятилетняя дочь может прочесть наизусть 72 стихотворения (ее награда не указана). То, что все они явились к Ротшильду домой, объясняется не только его богатством, но и всемирно известными мудростью и щедростью. В какой-то момент добрый старик Ротшильд даже произносит проповедь перед молодым франкфуртским банкиром о том, как богачам необходимо проявлять щедрость.

Очень может быть, что именно в такой награде нуждался Соломон. Но такое мнение подтвердили бы не все его знакомые. Германн, сын Морица Гольдшмидта, который в 1840-е гг. был мальчиком, вспоминал его как порывистого, нетерпеливого деспота, «жестокого эгоиста, человека, лишенного и мудрости, и образования; он презирал окружающих и пользовался каждым удобным случаем, чтобы унизить их [только] потому, что он был богат». Он слишком много ел и пил. Он по привычке грубо разговаривал со всеми, от своего цирюльника до российского посла, и окружал себя подхалимами. Он питал болезненное пристрастие «к совсем молоденьким девушкам», и полиции часто приходилось «заминать» его похождения. Но главное, Соломон был экстравагантным. Обычно он одевался в синий костюм с золотыми пуговицами и носил желтоватые или белые чулки; когда же ему требовались новый костюм или шляпа, он покупал по дюжине зараз для ровного счета. Он разъезжал по Вене в роскошной карете с ливрейным лакеем. В 1847 г., в разгар экономического спада, он тратил бешеные деньги на постройку новой резиденции и конторы на Реннгассе. Конечно, Гольдшмидт вспоминал о нем со злобой; но его враждебность к Соломону, возможно, не слишком отличалась от тех чувств, какие питали к нему более радикально настроенные современники.

Франкфуртские Ротшильды также стремились растопить общую враждебность благотворительностью. В мае 1847 г., когда в городе возник дефицит продуктов питания, Амшель раздавал хлебные карточки франкфуртским беднякам. Но хотя он удостоился «единодушной благодарности» от франкфуртского сената, похоже, его поступок не слишком способствовал росту его популярности. Как заметил его племянник Ансельм, когда дядя заговорил о возможности покупки зерна в Великобритании для немецкого рынка, «мы должны быть очень осторожны с зерном в Германии; там повсюду вспыхивают мятежи, направленные против хлеботорговцев, и если публика узнает, что мы косвенно участвуем в операциях с зерном, возможно, произойдет вспышка [так!] против нас».

Наверное, самым успешным проявлением гражданственности в то время можно считать жест английских Ротшильдов. В Ирландии худшим из всех бедствий в 1840-е гг. стал неурожай картофеля из-за фитофтороза. Бедствие унесло жизни около 775 тысяч человек, а еще два миллиона вынуждены были эмигрировать. До того времени Ротшильды почти не вели дел с Ирландией; правда, уже в 1821 г., услышав об угрозе голода, Натан предлагал лорду Ливерпулу купить «рис в Америке и Ост-Индии до того, как на рынок выйдут спекулянты; рис сейчас стоит дешево, а его запасы велики, что в случае неурожая картофеля позволит многочисленным беднякам этой страны всю зиму питаться здоровой пищей». Когда Пиль 25 лет спустя воспользовался голодом в Ирландии, чтобы оправдать отмену «хлебных законов» (он разрешил импорт зерна на Британские острова, чем косвенно способствовал отставке собственного правительства), Ротшильды отнеслись к его решению двойственно. В то время как Альфонс рассматривал переход Пиля к свободной торговле «без восхищения», как «полную революцию», его отец «очень сожалел» о падении Пиля — хотя, возможно, больше из-за дипломатических последствий того, что в должность вернулся Палмерстон.

Зато Лайонел был самым бескомпромиссным сторонником фритредерства; но он понимал, что только одна свободная торговля не облегчит голод в Ирландии — дефицит зерна наблюдался по всей Европе. Видя, что правительство почти не предпринимает усилий, чтобы оказать помощь пострадавшим, он взял на себя руководство Британской ассоциации помощи бедствующим в отдаленных приходах Ирландии и Шотландии. Ассоциацию сформировали в Нью-Корте; за время своего существования ей удалось собрать около 470 тысяч ф. ст. Лайонел обратился с призывом сделать вклад даже к такому пылкому ненавистнику ирландцев и протекционисту, как Дизраэли! Сами Ротшильды внесли в фонд помощи 1000 фунтов, второй самый крупный взнос после королевы, которая внесла 2 тысячи фунтов, и наравне со взносом герцога Девоншира. В этом отношении на современников произвели сильное впечатление усилия Ротшильдов. Как говорил Лайонел одному знакомому, будущий государственный деятель и член парламента ирландец У. Э. Форстер «радовался», поняв, что «Ротшильд, Киннейрд и около дюжины других миллионеров… собираются на совещания каждый день и трудятся не покладая рук, что для них стало куда большей жертвой, чем просто денежные подарки». Лайонел лично участвовал в «регулировании закупок и поставок продовольствия в Ирландию и строительстве хранилищ на побережье и внутри страны». Хотя возможно, его деятельность отчасти была рассчитана на то, чтобы заручиться поддержкой католиков на выборах 1847 г., где он выступал кандидатом от либералов, письма его матери на данную тему свидетельствуют об искренности отклика членов семьи на голод в Ирландии.

Разителен контраст с делами Парижского дома. Французский продовольственный кризис, конечно, был не таким сильным, как в Ирландии; как писал Нат в 1847 г., «они ужасно много говорят о страданиях бедняков в провинциях, но я не верю, что их страдания приближаются к ирландским — их и сравнивать нельзя». Тем не менее в 1846 г. урожай пшеницы был очень плохим: на 15 % меньше, чем в среднем за предыдущие десять лет, и худший с 1831 г. Джеймс начал закупать зерно в январе 1846 г., предчувствуя неурожаи по всей Европе. Годом позже он призывал правительство Франции закупать зерно в России и весной 1847 г. предложил «купить за границей на 5 млн франков хлеба и муки для потребления в Париже на наш страх и риск, а если будут убытки… их понесем мы. Прибыль же лучше распределять в виде хлебных карточек беднякам». Помимо того что он был филантропом, Джеймс искренне боялся социальных и политических последствий нехватки продовольствия; как он признавался племянникам в ноябре 1846 г., «положение с хлебом в самом деле тяжелое, что очень меня пугает». Поэтому нет сомнений: он хотел, чтобы все знали, что он облегчает страдания; Соломон же писал исключительно о том, как «сделать нашу фамилию популярной» в «массах», обеспечив дешевые хлеб и соль.