class="p1">Утром 13 декабря туман рассеялся, и можно было разглядеть армаду Франклина, пересекавшую равнину к югу от ставки Ли, расположенной на вершине холма. Вскоре «синие мундиры» атаковали позиции Джексона у Проспект-Хилл. Пенсильванская дивизия под командованием Джорджа Гордона Мида нащупала слабое место в оборонительных порядках южан, державших оборону вдоль лесистой ложбины, и прорвала их строй. Если бы Франклин усилил напор в этом направлении, введя в бой оставшиеся силы, федералы могли бы смять обороняющихся, но он не решился этого сделать. Резервы конфедератов быстро вступили в бой и провели контратаку, вытесняя пенсильванцев из леса на открытую местность, пока их не остановил огонь артиллерии Союза. Тревожно всматривавшийся вдаль со своего командного поста Ли вздохнул с облегчением, увидев, что его люди закрыли прорыв, и сказал Лонгстриту: «Это даже хорошо, что война так жестока, а то мы могли бы полюбить ее!»[1033]

Франклин так и не ввел в бой большую часть своих войск и не возобновил наступление, несмотря на прямые приказы Бернсайда. Между тем наступление правого фланга северян превратилось в серию стычек бригада на бригаду, сколь отважных, столь и бессмысленных, как часто бывает на войне. Волны «синих мундиров» одна за другой накатывались из города на Мэрис-Хайтс. Преодолев овраги, болото, кювет и дорожную выемку, они затихали в пятидесяти ярдах от каменной ограды в полмили длиной у подножия холма, всякий раз оставляя сотни погибших и умирающих людей. За камнями находились четыре шеренги стрелков из Джорджии и Северной Каролины, заряжавшие и стрелявшие так быстро, что создавался эффект пулеметного огня. Всего этим коротким, но поистине бесконечным декабрьским днем янки бросили в бой четырнадцать бригад. Как писал один репортер с поля боя: «Вряд ли простые солдаты могли выказать большую отвагу, и вряд ли генералы могли продемонстрировать меньше здравого смысла»[1034].

Когда на поле битвы опустилась тьма, стало ясно, что федеральная армия потерпела одно из самых жестоких поражений в войне. Северяне потеряли убитыми и ранеными около 13 тысяч человек (почти столько же, сколько под Энтитемом), причем большинство из них пало при штурме каменной ограды у подножия Мэрис-Хайтс. Конфедераты, обороняясь и сражаясь в хороших укрытиях, потеряли менее 5000 человек. Донельзя расстроенный поражением, Бернсайд на следующее утро хотел лично возглавить отчаянное наступление силами своего старого 9-го корпуса, но одумался и непогожим вечером 15 декабря переправился, не преследуемый противником, обратно через Раппаханнок.

Таким образом, еще один марш на Ричмонд потерпел фиаско. Фредериксберг показал северянам все ужасы войны, пожалуй, более наглядно, чем любая иная битва. Вид трупов, усеявших клочок земли перед каменной оградой, навечно врезался в память солдата, входившего в состав похоронной команды во время перемирия 15 декабря. Тела «раздулись вдвое, большинство из них стали черны как негры». Один лежал «без головы, другой без ног, у третьего были и голова и ноги, зато не было туловища… в растекшихся мозгах виднелись осколки снаряда, а в раздувшихся конечностях — отверстия от пуль»[1035]. Столь ужасная цена при отсутствии результата стала причиной упадка боевого духа в армии и уныния в тылу. Солдаты писали домой: «Моя верность родине тает с каждым часом… Мне надоели постоянные неудачи и те идиоты, которые навлекают их на нас… Все считают, что Виргиния не стоит таких жертв… Почему бы не признать, что мы проиграли, и не заключить мир?» «[Люди] молчаливо и угрюмо переносят глупость, предательство, неудачи, лишения, потерю близких, — возмущался обычно лояльный Harper’s Weekly, — но они не смогут еще раз перенести страдания, которые причинила резня под Фредериксбергом»[1036]. Бернсайд мужественно взял всю вину на себя, но объектом сильной критики на этот раз стал и сам Линкольн: «Он невежествен, упрям… и некомпетентен». «Если есть место хуже, чем ад, — сказал президент, узнав о катастрофе под Фредериксбергом, — то я нахожусь именно там»[1037].

В Вашингтоне настали тяжелые времена. По столице бродили странные слухи о том, что кабинет уйдет в отставку, а новый будет сформирован из «военных» демократов; о том, что сам Линкольн покинет пост, уступив его Ганнибалу Хэмлину; о том, что Макклеллана призовут возглавить правительство, состоящее из военных; наконец, о том, что радикальные республиканцы готовят заговор с целью смены кабинета. Последний слух не был беспочвенным. 16 и 17 декабря республиканские сенаторы собирались за закрытыми дверями и почти единогласно (всего с одним голосом «против») решили требовать реорганизации кабинета. Жертвой такого шага должен был стать Сьюард, что говорило о конфликте между консервативными и радикальными республиканцами в администрации, который проявлялся в борьбе Сьюарда и Чейза. Затеяв сложную игру, чтобы добиться выдвижения кандидатом в президенты, Чейз способствовал созданию впечатления, будто Сьюард злоупотребляет своим влиянием на президента. Согласно намекам, находившийся под этим влиянием Линкольн медлил применять такие необходимые меры, как освобождение рабов, призыв чернокожих солдат и назначение генералов из числа противников рабства.

Новость о заседании сенаторов, по словам Линкольна, огорчила его больше, чем любое другое событие в его жизни. «Чего хотят эти люди? — спрашивал он своего друга. — Они хотят избавиться от меня, и иногда сам я склонен пойти на встречу их желаниям… Сейчас мы находимся на грани уничтожения. Мне кажется, что против нас сам Господь»[1038]. Однако вскоре президент взял себя в руки и вышел из ситуации с честью. 19 декабря он принял делегацию сенаторов-республиканцев и выслушал речи, «приписывавшие мистеру Сьюарду равнодушие в вопросах ведения войны». Сьюард уже написал прошение об отставке, но Линкольн скрыл этот факт от выступавших. Вместо этого он пригласил делегацию вернуться на следующий день, и сенаторы были весьма удивлены, увидев перед собой весь кабинет министров (за исключением Сьюарда). Президент выступил в защиту отсутствовавшего государственного секретаря и уверил сенаторов, что все члены правительства всегда поддерживали ключевые политические решения, за которые он как президент нес единоличную ответственность. Закончив речь, Линкольн обратился к членам кабинета за подтверждением своих слов. Припертый к стенке Чейз сквозь зубы пробормотал о своем согласии с этим утверждением. Разочарованные и смущенные сенаторы поспешили откланяться. На следующий день донельзя расстроенный Чейз также подал прошение об отставке. Линкольн теперь был хозяином положения: сенаторы не могли избавиться от Сьюарда, не потеряв при этом Чейза. Президент отклонил оба прошения — политическая обстановка в столице начала разряжаться. И хотя военные перспективы северян оставались безрадостными, Линкольн на этот раз избежал угрозы со стороны своего политического правого фланга[1039].

II

Джефферсон Дэвис зимой 1862–1863 годов также сталкивался с тягостными проблемами. Пока Линкольн ставил