Балат оберегающим жестом опустил руку на нож:

– Йушу сам сложил себе погребальный костер.

– Отец сказал мне в точности то же самое, – ответила она, вытирая слезы, и посмотрела брату прямо в глаза.

– Я… – Балат бросил взгляд через плечо в ту сторону, куда увели Йушу. Вздохнул, потом снял ножны с пояса и отдал ей. – Этого не хватит. Они сказали, он должен почти сотню изумрудных броумов.

– Есть еще мое ожерелье, – пробормотала Шаллан.

Виким, который до сих пор молча пил вино, потянулся к поясу и снял свой нож. Положил на край стола. Шаллан схватила его, проходя мимо, и бросилась прочь из комнаты. Успеет ли она догнать этих людей?

Снаружи она увидела, что карета отъехала не очень далеко, и побежала так быстро, как только могла бежать в туфельках по брусчатой подъездной дороге. За ворота, на тракт. Быстро бежать не получалось, но чуллы двигались еще неспешней. Приближаясь, она увидела, что Йушу идет пешком, привязанный к карете. Он не поднял головы, когда Шаллан миновала его.

Карета остановилась. Йушу упал на землю и сжался в комок. Темноглазый и высокомерный незнакомец открыл дверцу и посмотрел на девушку:

– Он прислал ребенка?

– Я пришла сама! – Она протянула ему кинжалы. – Возьмите их, они отличного качества.

Мужчина вскинул бровь и жестом приказал одному из своих спутников спуститься и взять их. Шаллан расстегнула застежку ожерелья и отдала незнакомцу вместе с двумя кинжалами. Он вытащил один из ножей и принялся его изучать, а Шаллан ждала, в тревоге переминаясь с ноги на ногу.

– Ты плакала, – заметил человек в карете. – Так сильно переживаешь за него?

– Он мой брат.

– Ну и что? Я убил брата, когда он попытался меня обмануть. Нельзя, чтобы родственные связи мешали ясно мыслить.

– Я его люблю, – прошептала Шаллан.

Человек, осматривавший кинжалы, вложил оба обратно в ножны.

– Настоящие шедевры, – признал он. – Я бы оценил их в двадцать изумрудных броумов.

– Ожерелье? – спросила Шаллан.

– Простое, но из алюминия, который можно получить лишь духозаклинанием, – сообщил человек своему хозяину. – Десять изумрудов.

– Итого половина от долга твоего брата, – подвел итог мужчина в карете.

Сердце Шаллан упало.

– Но… что вы будете с ним делать? Если продать его как раба, такой большой долг не возместить.

– Мне частенько хочется напомнить самому себе, что у светлоглазых кровь того же цвета, что и у темноглазых, – заявил мужчина. – А иногда полезно иметь средство устрашения для остальных, чтобы продемонстрировать им, как вредно брать займы, которые не можешь выплатить. Если я разумно им распоряжусь, могу сэкономить и больше, чем потратил.

Шаллан почувствовала себя маленькой. Она сжала кулаки. Выходит, проиграла? Женщины из отцовских книг, женщины, которых она обожала, не стали бы умолять этого жестокосердного человека. Они бы применили логику.

С логикой у нее плоховато. Ее не учили подобному, и характером она точно не вышла. Но, с трудом сдерживая слезы, девушка произнесла первое, что пришло на ум:

– Если вы его используете таким образом, у вас появится шанс, а не гарантия экономии. Это рискованная ставка, а вы не кажетесь мне человеком, который чрезмерно увлекается азартными играми.

Мужчина рассмеялся:

– С чего ты взяла? Я оказался здесь из-за азартных игр!

– Нет, – возразила она и покраснела из-за своей слабости. – Вы тот, кто получает выгоду, когда азартным играм предаются другие. Вы знаете, что обычно они ведут к потерям. Я даю вам вещи, обладающие подлинной ценностью. Возьмите их. Пожалуйста!

Мужчина задумался. Протянул руку за кинжалами, и подручный передал их ему. Он вытащил один из ножен и изучил.

– Назови мне одну причину, по которой я должен пожалеть этого человека. В моем доме твой брат выглядел высокомерным обжорой. Ему и в голову не приходило, что он своими действиями причинит неприятности семье.

– Нашу мать убили. Той ночью я плакала, а Йушу утешал меня. – Это было все, что она могла предложить.

Мужчина в карете медлил. Сердце Шаллан колотилось. Наконец он бросил ей ожерелье.

– Оставь это. – Он кивнул своему подручному. – Отвяжи этого мелкого кремлеца. Детка, если ты правда так мудра, то научишь своего брата… сдержанности. – И дверца кареты закрылась.

Шаллан отошла, а слуга перерезал веревку, которой был привязан Йушу. Потом забрался на крышу кареты и постучал. Экипаж тронулся с места.

Девушка присела рядом с Йушу. Он моргнул одним глазом – второй ему подбили, и веки уже начали опухать, – когда она развязала его окровавленные руки. Не прошло и четверти часа с того момента, как отец объявил этим людям, что они могут его забирать, но они явно не стали медлить с объяснением того, что думают о неплательщиках.

– Шаллан? – спросил брат, шевеля окровавленными губами. – Что случилось?

– Ты не слушал?

– У меня в ушах звенит. Все кружится. Я… я свободен?

– Балат и Виким обменяли на тебя свои ножи.

– Милл взял так мало?

– Он явно не знает, сколько ты стоишь на самом деле.

Йушу улыбнулся до ушей:

– Ты, как всегда, за словом в карман не лезешь, верно?

С помощью Шаллан он кое-как поднялся и захромал обратно домой. На полпути к особняку к ним присоединился Балат, который взял Йушу под руку.

– Спасибо, – прошептал Йушу. – Шаллан сказала, ты меня спас. Спасибо, брат.

Он начал плакать.

– Я… – Балат посмотрел на сестру, потом обратно на Йушу. – Ты мой брат. Давай вернемся домой и приведем тебя в порядок.

Удостоверившись, что о Йушу позаботятся, Шаллан оставила их и направилась в особняк. Поднялась по лестнице, прошла мимо светящейся отцовской комнаты и вошла в свои покои. Села на кровать.

И стала ждать Великой бури.

Внизу раздались вопли. Шаллан зажмурилась.

Наконец дверь в ее комнату распахнулась.

Она открыла глаза. На пороге стоял отец. За ним на полу коридора – чье-то скорчившееся тело. Минара, горничная. Ее поза была неестественной, одна рука согнута под неправильным углом. Несчастная шевельнулась, всхлипнула и попыталась отползти, оставляя кровавый след.

Отец вошел в комнату Шаллан и закрыл за собой дверь.

– Ты знаешь, что тебе я не сделаю больно, – сказал он негромко.

Она кивнула со слезами на глазах.

– Я нашел способ владеть собой, – продолжил ее отец. – Мне просто надо выпускать гнев. Я не виноват в том, что гневаюсь. Другие люди не подчиняются мне – все из-за этого.